Будни самогонщика Гоши - [14]

– По второй? – предложил я, утолив первый голод.

Возчики закивали. Стакан вновь пошел по рукам. Мне стало хорошо. Зачерпнув из котла несколько раз, я дожевал хлеб и вытер ложку краем салфетки. Счас спою! А кто запретит? Что-нибудь такое к случаю, где друзья сидят хорошо так. И опрокидывают.

Недавно его встретил я, он мне родня по юности.

Смотрели, ухмылялися да стукали в две рюмочки.

Ну, как живешь? – Не спрашивай: всем миром правит добрая,

Хорошая, чуть вздорная, но мне уже не страшная:

Белая река…

Петь я умею, и голос у меня сильный. В Дымках в застольях с соседями всегда начинал. А они подтягивали. Возчики перестали есть и уставились на меня.

А помнишь эту песенку, что запевали с детства мы

В подъезде да на лесенке, стояли наши стороны.

И свет, окном разбавленный, был нам милее солнышка.

И ветерок отравленный глотали мы из горлышка.

Белая река, капли о былом, ах, река-рука, поведи крылом.

Я тону, и мне, в этих пустяках, рюмка на столе – небо на руках.

Хорошая песня, душевная. Вроде по-русски пою, но получается со всеми местными хрр-прр. Вижу – парням понятно каждое слово. Оттого стараюсь.

И к миру, где все поровну, судьба мела нас веником.

А мы смотрели в сторону, и было все до фени нам.

И в этой вечной осени сидим с тобой, два голых тополя.

А смерть считает до семи, и утирает сопли нам[4].

Я смолк. На поляне стояла тишина. Возчики смотрели на кого-то за костром. Я поднял взгляд – Мюи!

– О чем твоя песня, Гош? – спросила она.

Ага. Некоторым нужно объяснять. Не обязательно так, как задумал Шевчук.

– О встрече друзей, которые могли погибнуть, но победили в бою. И еще один бой предстоит. Смерть их ждет. А пока друзья пьют крепкий белый нир и печалятся.

Удивительно, но я сказал это на одном дыхании. И язык за зубы не зацепился. Алкоголь – лучшее средство для закрепления навыков.

– Грустная песня, – сказала Мюи, и глаза ее блеснули.

– Присаживайся, госпожа! – сказал я, освобождая седло. – Попробуй наш кулеш, выпей нира.

Мюи чиниться не стала, угнездилась на предложенном месте. Я плеснул в стаканчик сэма и протянул ей. Она глотнула и закашлялась.

– Закуси!

Я сунул ей в руку ложку. Она зачерпнула из котла и торопливо прожевала.

– Вкусно! Как это называется?

– Кулеш. Каша из муки и окорока.

– А мы ели вяленое мясо с хлебом, – сказала она. – Мясо жесткое, хлеб черствый.

– Надо было взять из трофеев. Вот! – я отчекрыжил от окорока кусок, положил его на ломоть хлеба и протянул ей. Мюи взяла, понюхала и с удовольствием откусила. Возчики смотрели на нее с благоговением. Ну, да, госпожа не чурается их компании. А что тут такого?

– Мюи!

Я поднял взгляд – Клай. Брент стоял перед костром и хмуро смотрел на дочь.

– Ты что здесь делаешь?

– Ем, – Мюи пьяно хихикнула. Мда, зря столько наливал.

– С хрымами?

– У них вкусно. Лучше, чем у нас. А Гош красиво поет.

Брент бросил на меня злой взгляд.

– Зачем ты угостил ее ниром? Да и других тоже? Это мой напиток!

– Ты за него не платил, брент. А раз так, то нир мой, и я могу угощать им, кого пожелаю.

– Ты мог разделить пищу с нами, – буркнул он, – а не с хрымами.

– Меня не звали, – сказал я. – К тому же я хрым. Мне с ними хорошо, – я указал на возчиков. – Они не пытались меня убить в благодарность за спасение. Наверное, недостаточно благородны.

Он насупился и положил ладонь на рукоять меча. Я отстегнул клапан кобуры. Нас разделяет костер, патрон у меня в казеннике. Чтобы выдернуть и взвести курок, нужно мгновение. Если брент выхватит меч, буду стрелять. И плевать на последствия! Достал он меня.

– Идем! – Клай убрал руку с меча, сделал шаг и сдернул дочку с седла. Приобняв ее за плечи, увел в темноту. Возчики проводили их взглядами и посмотрели на меня.

– Ну, что, друзья? – сказал я. – Еще по сто грамм?..

Глава 4

Проснулся я от холода – весной по утрам свежо. Клацнув зубами, приподнял голову. Спал я на чей-то сермяге, под головой – седло. Кто и как меня уложил, помнилось смутно. Последний стакан был лишним. Голова, впрочем, не болела, но во рту наблюдался сушняк. Не беда. Ночью не зарезали – то счастье. А ведь могли…

Я сел и осмотрелся. Рядом, зарывшись в сермяги, спали трое возчиков. Четвертый сидел у костра, нахохлившись.

– Кинрек? Что не спишь?

– Рука болит, господин! – вздохнул он. – К утру начала дергать.

– Посмотрю, – пообещал я. – Вода есть?

– Там, в котле, – указал он. – Я подумал, что вы захотите пить и принес.

Есть же люди! Это не брент… Я встал и проковылял к котлу. Его вдобавок помыли, костел сиял начищенными боками. Я приложился к краю. Вода была холодной и необычайно вкусной. Благодать! Плеснул на руки, затем – на лицо. Вытер их носовым платком и отыскал взглядом рюкзак.

– Показывай руку!

Бинт успел пропитаться кровью, но отодрался легко – Кирек его намочил. При свете костра я рассмотрел рану возчика. Края ее покраснели, ладонь опухла. Воспаление. Пока не гангрена, но все равно плохо. Я порылся в аптечке. Что тут у нас? Анальгин. Древнее и не полезное для здоровья болеутоляющее, зато действенное. Мне всегда помогало. Эритромицин. Надо же, завалялся! Не помню, когда покупал. Как у него со сроком годности? Я поднес блистер ближе к огню. На грани, но годится. Вообще-то, и это говорила мне мать, фармацевтические компании подстраховываются со сроками – указывают их поменьше. Так они избегают проблем, заодно стимулируют людей покупать свежие лекарства. Если хранить правильно, то срок можно продлить.