Будни накануне - [6]

Больше всего на земле серого цвета: сходящиеся к мосту склоны оврага, река в обе стороны под ним с размытыми очертаниями соседних мостов, шуга на воде, мелькающей под ногами между шпал… даже сырой ноябрьский воздух, забирающийся в душу — и она тоже становится серой и плоской в такое утро…

Попозже, через полчаса будет уже не так туманно и тоскливо. Все же солнце постарается за толщами туч и добавит немного света. Тогда дома предъявят свои желтые бока, зазеленеют надписи сберкассы и почты, прижмутся к улице кубики красных девятиэтажных башен с витринами того, чего никогда не купишь, и останутся серыми небо, вода, асфальт, кирпичный забор, напитавшийся осенней влагой, и здания лабораторий за ним с нелепыми в мелкую решетку стеклами, никогда не мытыми за целый век…

Чашка приторно сладкого со сгущенкой кофе (другого и не бывает) уже дымилась на круглом столике, и затейливая, посыпанная сахарной пудрой слойка пахла в этот момент вкуснее всего на свете. Лизка улыбнулась глазами. Ее безмолвные вопросы мелькали в промежутках спин, скользящих мимо прилавка покупателей, и в ответ она успевала понять, пока очередная фигура не заслоняла кивка и взгляда с вопросом: «Придешь? Ждать?.. На углу… Да, как всегда… в восемь… Ладно… Спасибо… все… побежал… проходная через шесть минут… все». Я выскочил из дверей кондитерской, перебежал через дорогу, нырнул в темную дверь («Здрась-теть-Саш») и уже внутри потащился медленным шагом, слизывая с губ сладкую белую пудру…

У парторга института, конечно, было много работы, поэтому он как-то упустил, что творится дома, в своей лаборатории, и теперь беседовал со всеми сотрудниками по очереди. Тут свести концы с концами ему было не трудно — все же жизненный опыт и сноровка, что с того, что двадцать восемь человек, у каждого свое мнение, а должно быть одно, вот и надо трудиться, он, как учили, шел в массы и начинал с низов, поэтому до МНСов дошла очередь скоро.

— Вы ведь в комсомоле состоите? — поинтересовался он у меня.

— Конечно, Иван Семеныч!

— Так надо думать, как жить дальше… У вас какая общественная нагрузка? Есть?

— Я дружинник… и еще это… я фотолисток делал, когда Фиделя встречали!

— Вот, замечательно! Ряды партии должны расти за счет сознательных и грамотных… ученые нам нужны…

— Конечно, — согласился я, — свои Ломоносовы!

— Да, вы поговорите с Крутовой… она у нас старый работник, парторг… и расскажет вам все насчет рекомендаций…

— Хорошо, — согласился я без обиняков, чтобы сократить прения… — Поговорю. Обязательно.

— Я очень рад, что вы меня поняли, — искренне обрадовался Иван Семенович.

Авдошкина остановила меня в тот же день:

— Семеныч приставал? — то ли спросила, то ли утвердила она. — Правильно. Без этого никуда. Не пробьешься… надо вступать…

— Моть, ну откуда ты все знаешь? — я уже чувствовал, что закипаю.

— Как откуда? Ты что, слепой? Ты знаешь, как он сам защищался? Приехал лапоть лаптем из Днепропетровска своего и сразу в комсорги… Я ж ему всю диссертацию просчитала на линейке… все точки поставила и все кривые вывела, а он пока по лесенке, по лесенке… Уже в партбюро…

— И мне что ли? — закипятился я.

— Коль, дурак ты, я тебе скажу, ты не обижайся только… Зачем тебе по кабинетам, у тебя ж мозги какие, а ему чем брать? Только я тебе так скажу: Авдошкин мой никак не мог пробиться, пока не вступил — а раз! — и пошло… Ты старших-то слушай…

— Ладно, Моть! — я соглашался быстро. Все меня учили, и я привык уже. Андрей тоже учил — тот совсем другому.

— Ты с Люськой познакомился? — спросил он.

— Как? — удивился я. — Ты же меня сам представил.

— Ну, это только представил… а так… — он покрутил рукой в воздухе…

— Я что-то не то сделал? Ты скажи, Андрей, может быть ты…

— Ноу, ноу, ноу! — он вообще был англоманом. — Я просто хотел тебе сказать, чтоб ты языком не болтал — все обратно вернется…

— Куда?

— Сюда, — он как-то сосредоточился, даже брови сдвинул.

— Что вернется?

— Слушай, Коля, наивность это превосходное качество для жизни, но иногда хуже подножки!

— Объясни!

— Ты знаешь, кто она?

— Люся? — удивился я.

— Да! — просто воскликнул Иванов.

— А почему это обсуждать надо…

— У вашего завлаба, Бороды, есть свояк, ты знаешь что такое свояк? Брат жены, — он всегда сам отвечал на свои вопросы. — У свояка есть сводная сестра, это ее дочь.

— Кто? — запутался я в родстве.

— Люся. Дочь сводной сестры брата жены Бороды…

— И…

— А свояк — это замдиректора патентного… понял?

— Так они, что — после работы проводят семейное межведомственное производственное совещание по селектору каждый день? — разозлился я.

— Ты же светский человек, Николай, — эта новость меня сразила.

За бутылку спирта, которую я выменял на пакет термопар у «эксплуататоров» — так мы звали цеховую бригаду эксплуатационников, Михалыч подобрал мне все недостающие фланцы, болты, переходы, стяжки, а чего еще не хватило — выточил. Теперь я мог на своем столе делать один то, что раньше на огромном стенде всей лабораторией… а проще сказать: на каждый опыт три минуты. Пеки точно, как блины на сковородке. Сходство не образное, а фактическое… Я приходил в шесть утра, включал все свое хозяйство и грел часа три, четыре, а потом, когда все уходили на обед, работа замирала, никто ничего не включал и не выключал, и напряжение в сети переставало скакать — я проводил свои опыты и пек данные. Самописец взвизгивал от восторга, лента шипела, потихоньку, от удовольствия хрюкал клапан, и на душе было просто и пусто, потому что душа уходила в то, что я делал руками, а это всегда успокаивает и укрепляет.