Будни и праздники - [16]

— Врешь, кобылки нету. Я ж тебе сказал, что я ее продам. Илия Прасол берет.

— Значит, и жеребчика нету.

— А жеребчика не продам, я ж сказал! Он добрый конь, только вот зубами хватает, проклятый, — бормотал шоп.

Видно, он не понимал, что перед ним стоит женщина, а воображал, будто находится на постоялом дворе и разговаривает с хозяином.

— Продал кобылку, ну и спрыснули это дело, как положено… На чем сошлись, не спрашивай… а ты, черт, закрыл постоялый двор, дрыхнешь… Ну и ладно, а я денег не заплачу.

Глухой, хрипловатый голос показался Вере знакомым, но она тут же об этом забыла, даже не попытавшись вспомнить, где она могла его встретить. В ней вдруг проснулась проститутка со всей ее алчностью и смелостью. Шоп, похоже, был человеком веселым и при деньгах, раз он продал в этот день молоко и кобылку.

Ухватив пьяного под мышки, Вера попыталась его поднять. Ей удалось поставить его на ноги, но не успела она сделать и шага, как он обвис у нее на руках, точно труп, и сделался тяжелым, как железо. Вера не отступилась. Мысль о том, что ей надо только втащить пьяного в дом, а там уж она доберется до его кошелька, придавала ей сил. Она тащила его, как муравей, который волочит непосильную ношу.

Сначала шоп послушно позволял себя тащить. Он думал, что его ведут на постоялый двор, что-то бормотал и улыбался дурацкой улыбкой, но когда Вера доволокла его до середины двора, вдруг понял, что его тянет женщина. Он отшатнулся и завопил, будто его резали. Вера, испугавшись, отпустила его. Крик мог привлечь какого — нибудь полицейского "или разбудить обитателей соседних домов.

__ Чего кричишь? — шепотом спросила она. — Не видишь, что я веду тебя спать? Или хочешь околеть на голой земле?

— Ты кто? — спросил шоп, вглядываясь в ее лицо.

— Кто?! Да с постоялого двора. Вставай, пока полицейский не пришел тебя штрафовать.

Среди замерзшей грязи шоп был похож на большого червя, вырытого из земли. Теперь он сидел и все так же недоверчиво всматривался в Веру.

— Коли ты с постоялого двора, скажи, как меня зовут, — потребовал он хитро.

— Узнать не может, пьянчуга несчастный, а туда же, имя ему подавай, — рассердилась Вера и сделала вид, что уходит.

— Девушка, эй, подь сюда! — крикнул шоп ей вслед. — Подь сюда, сговоримся! Не то я здесь замерзну.

Он как будто протрезвел и сумел встать на ноги. Вера вернулась и повела его за собой.

— А ты не из тех будешь, а? — еле выговаривал он, шатаясь из стороны в сторону. — Кто тебя знает? Будь ласкова, старый я уже, ты лучше Яне позови, я с ним сговорюсь…

— Яне спит, — отвечала Вера.

Она дотащила шопа до маленького темного домишки, состоявшего из сеней и одной комнатки, и втолкнула его в комнату. Шоп тяжело повалился на пол и заохал. Вера поспешно заперла дверь и зажгла свет.

Из-под редких, побелевших от инея бровей на нее смотрели знакомые хитрые глаза, и Вера в изумлении отпрянула. На полу лежал Тоше, ее односельчанин, тот самый дядя Тоше, который когда-то привез ее в город наниматься в прислуги…

Он попытался улыбнуться, показал свои белые зубы и замер, пораженный какой-то мыслью. Она заметила, как он неспокойно оглядел комнату и, сев, быстро расстегнул полушубок. Вера хотела заговорить с ним, но у нее перехватило горло. Шоп сунул руку во внутренний карман полушубка, нащупал кошелек и улыбнулся, как ребенок.

— Ты меня не узнаешь, дядя Тоше?

— Узнаю, как не узнать…

— Так чего ж ты боишься… смотришь испуганно, бог знает что обо мне думаешь. Наговорили тебе на меня… Ты людям не верь…

— Да я подумал, вдруг я потерял бумажку одну…

— Разматывай шарф, я сейчас затоплю.

— Брось. Я на постоялый двор пойду, у тебя тесно, негоже мне у тебя оставаться.

Но Вера его не слушала. Она принесла дрова и растопила маленькую ржавую печку.

С тех пор как она свернула с прямой дороги, она избегала своих односельчан. Она ненавидела их, как только может ненавидеть отвергнутая обществом девушка. На пренебрежительные взгляды, которыми они окидывали ее в корчме или на базаре, стоя за своей телегой, она отвечала презрением. Но в глубине души она никогда не забывала о прежней жизни. Встреча с Тоше взволновала ее. Он был первый человек с другого берега жизни, с которым ей хотелось поговорить, хотелось расспросить его обо всем, чего она не знала.

Она постелила ему на полу одеяло и села рядом. Теплая, далекая надежда сверкнула в ее душе. Девочкой ей случалось загонять в кошару овец дяди Тоше, и теперь воспоминание о протекавшей близ кошары речушке, в чьих прозрачных, струистых водах мать белила полотно, сотканное на домашнем стане, потрясло ее душу, как рыдание. Запахи, исходившие от пьяного шопа, разбудили тысячи воспоминаний, давно уже спавших. Зеленую излучину, освещенную солнцем, расстеленное для просушки полотно и стадо гусей, щипавших низкую травку, она увидела так ясно, словно все это было вчера. В этот миг она верила, что ее теперешняя жизнь скоро минует, а ждет ее совсем другая жизнь — тихая и светлая.

— Тебе наврали, дядя Тоше, — говорила Вера, — я знаю, что обо мне в селе болтают, знаю… А я работаю, на галошной фабрике работаю. И жених у меня есть. Вернешься в село, скажи маме, чтобы написала мне. Хоть две строчки, но пусть напишет, а то мне до того здесь тоскливо. Скажи ей, что я, мол, как обвенчаюсь, так приеду. Ты мне не веришь? Хочешь, завтра покажу тебе своего жениха? Ты еще скажи спасибо, что я на фабрике в ночную смену работаю. Я как раз с фабрики и иду… Не то б ты замерз…