Будни и праздники - [15]

Голос его, звучавший все теплее, бился о стены. Взгляд был прикован к двум звездам, мерцающим в черной бесконечности неба.

— Не теряй веры, малыш. Мир изменится, человек человеку не вечно будет волком… жестокость и несправедливость исчезнут».

Мальчик вздохнул. В темноте послышался его тонкий писклявый голосок:

— А папка вернется к маме?

— Конечно, вернется. Мы их завтра найдем. Да, найдем, и они вернутся домой.

Мальчик помолчал несколько секунд.

— Вряд ли, — сказал он со вздохом. — Папка злой, он нас бьет. Пусть лучше никогда не приходит. Я его ненавижу.

— Но он больше не будет злым, он образумится, очеловечится. Он раскается и вернется к вам.

— Никогда этого не будет… Сказки…

— Что — сказки? — спросил Ставри.

— Все, — коротко ответил мальчик.

Ставри вздрогнул и больше не заговаривал с ним. Взгляд его по-прежнему был прикован к далеким синим звездам, но их свет казался ему теперь чужим и даже враждебным, как и это страшное, черное, словно вороново крыло, небо. Радостная надежда утешить затерявшегося в городе ребенка угасла в его душе — мальчик уже успел понять, сколь трагически безысходен мир, в котором он живет.

Свечи на елке гасли одна за другой. Золотых букв уже не было видно. Верхушка сосны торчала на столе, как никому не нужная ветка, место которой в печке.

Внезапно мальчик кашлянул и спросил:

— Дядя, а как мы маму найдем?

— Завтра пойдем искать, я скажу тебе как. Найдем маму, непременно найдем, — ответил Ставри почти нежно и сам удивился своему голосу.

Мальчик вздохнул и, закутываясь в одеяло, несколько раз судорожно перевел дыхание, как будто плакал в темноте.

Последняя свеча с треском погасла. Комнату заполнил мрак. Теперь она казалась большой и незнакомой, а вдоль стен хибары, между побелевшей землей и черным небом проносилось дуновением нечто невидимое и бесконечное, чье присутствие Ставри улавливал в биении своего сердца.

Разрыв © Перевод Н. Глен

В глубине двора, у облупившейся от мороза стены низкой, одноэтажной постройки лежало что-то большое и темное, похожее на человека.

Человек, видно, упал ничком, на полоску нерастаявшего грязного снега, белевшую у стены. Очертания тела сливались с мерзлой грязью, так что его размеры трудно было определить и от этого оно казалось особенно большим.

Сквозь густой туман Вере чудилось, что человек двигается. Она все яснее видела, как его руки ощупывают снег вокруг, словно пробуя, тверда ли земля, как свисает косматая голова, когда человек пытается встать на колени. Он безуспешно старался подняться и стонал, как раненый.

«Избили до полусмерти и бросили во двор», — подумала Вера.

Окоченевшие от холода ноги перестали ее слушаться. Она хотела было подойти к лежащему человеку, но вместо того, чтобы шагнуть вперед, попятилась к улице, едва не закричав от страха. Лишь когда калитка заслонила от нее двор, она немного успокоилась.

Туман накрыл город, точно замерзшее море. Фонари мерцали тусклыми огоньками. Ни один звук не нарушал тишины. Город словно умер, погребенный лавой.

Вера не знала, что ей делать. Страх перед полицией сменился отчаянием. Мысль вернуться в гостиницу приводила ее в ужас. Привратник не впустит ее, не обобрав, и все равно может не разрешить ей переночевать там.

От усталости она еле держалась на ногах, очень хотелось спать. Тело нервной дрожью еще отзывалось на грубые ласки мужчин, которых она до полуночи принимала в номере гостиницы. Она спешила домой, стремилась лишь к одному — поскорей нырнуть в постель, избавиться от этой истерической дрожи, и вот и к тебе — во дворе лежит раненый, который, наверно, хотел к ней напроситься, и завтра ее потащат объясняться в участок.

Она боялась посмотреть, что происходит во дворе. Ей казалось, будто она слышит стоны раненого. Усталые нервы сдавали, ее охватывал панический ужас. Она вглядывалась в густой, неподвижный туман, вслушивалась в глухое напряжение города, точно ожидая, что какие-то враждебные силы вот-вот схватят ее за шиворот. Наконец усталость и холодная сырость погнали ее обратно во двор — о последствиях она уже не думала.

Человек сидел теперь, прислонившись спиной к стене, что-то бормотал себе под нос и тихо матерился. Вера двинулась к нему. Она еще не дошла до него, когда он попытался запеть. Хриплый, похожий на мычанье рев толкнулся в окружающие двор постройки.

Проститутка с облегчением улыбнулась. Человек был пьян.

Она остановилась с ним рядом и стала его разглядывать.

Он был одет в выпачканный грязью меховой полушубок и брюки домашнего сукна, заправленные в сапоги. На голове что-то вроде папахи или меховой шапки с ушами — определить было трудно, так как голова поверх была закутана мохнатым шерстяным шарфом.

От человека несло молоком и навозом, и, судя по этому, он был шопом[7] — привез в Софию молоко на продажу. Вера вдруг сообразила, как он попал к ней во двор. Напившись в какой-нибудь корчме, он заплутал в тумане и, вместо постоялого двора, расположенного неподалеку, забрел сюда.

— Ну, — выговорил пьяный, не поднимая головы.

— Ну, — так же бессмысленно и насмешливо отозвалась Вера.

— Где жеребчик? — спросил шоп.

— Где кобыла, там и жеребчик.