Будем как солнце! - [14]

    Только волей своей дорожит.

Так рождается звон для грядущих времен,

    Для теперешних бледных племен.

‹1900›

Трилистник

Дагни Кристенсен

1. Из рода королей

Да, тебя я знаю, знаю. Ты из рода королей.

Ты из расы гордых скальдов древней родины твоей.

Ты не чувствуешь, не знаешь многих звуков, многих слов,

Оттого что в них не слышно дуновения веков.

Ты не видишь и не знаешь многих красок и картин,

Оттого что в них не светит мощь родных морских глубин.

Но едва перед тобою молвишь беглый вещий звук,

Тотчас мы с тобою вместе, мы в один замкнуты круг.

И когда во взоре можешь силу моря отразить,

Между мною и тобою тотчас ласковая нить.

Нить признанья, ожиданья, бесконечности мечты,

Долгих песен без названья, откровений красоты.

Между мною и тобою веет возглас: «Навсегда».

«Ты забудешь?» – «Невозможно». – «Ты ко мне вернешься?» – «Да».

Да, тебя я знаю, счастье. Ты – рожденная волной.

Вот я связан царским словом. Помни. Помни!

Будь со мной!

2. В моем саду

В моем саду мерцают розы белые,

Мерцают розы белые и красные,

В моей душе дрожат мечты несмелые,

Стыдливые, но страстные.

Тебя я видел только раз, любимая,

Но только раз мечта с мечтой встречается,

В моей душе любовь непобедимая

Горит и не кончается.

Лицо твое я вижу побледневшее,

Волну волос, как пряди снов согласные,

В глазах твоих – признанье потемневшее,

И губы, губы красные.

С тобой познал я только раз, любимая,

То яркое, что счастьем называется, –

О тень моя, бесплотная, но зримая,

Любовь не забывается.

Моя любовь – пьяна, как гроздья спелые,

В моей душе – звучат призывы страстные,

В моем саду – сверкают розы белые

И ярко, ярко-красные.

3. Солнце удалилось

Солнце удалилось. Я опять один.

Солнце удалилось от земных долин.

Снежные вершины свет его хранят.

Солнце посылает свой последний взгляд.

Воздух цепенеет, властно скован мглой.

Кто-то, наклоняясь, дышит над землей.

Тайно стынут волны меркнущих морей.

– Уходи от ночи, уходи скорей.

– Где ж твой тихий угол? – Нет его нигде.

Он лишь там, где взор твой устремлен к звезде.

Он лишь там, где светит луч твоей мечты.

Только там, где солнце. Только там, где ты.

‹1900›

Морская душа

У нее глаза морского цвета,

И живет она как бы во сне.

От весны до окончанья лета

Дух ее в нездешней стороне.

Ждет она чего-то молчаливо,

Где сильней всего шумит прибой,

И в глазах глубоких в миг отлива

Холодеет сумрак голубой.

А когда высоко встанет буря,

Вся она застынет, внемля плеск,

И глядит как зверь, глаза прищуря,

И в глазах ее – зеленый блеск.

А когда настанет новолунье,

Вся изнемогая от тоски,

Бледная влюбленная колдунья

Расширяет черные зрачки.

И слова какого-то обета

Всё твердит, взволнованно дыша.

У нее глаза морского цвета,

У нее неверная душа.

«Жизнь проходит, – вечен сон…»

Жизнь проходит, – вечен сон.

Хорошо мне, – я влюблен.

Жизнь проходит, – сказка – нет.

Хорошо мне, – я поэт.

Душен мир, – в душе свежо.

Хорошо мне, хорошо.

‹ 17 ноября 1900›

Отпадения

Отпадения в мир сладострастия

Нам самою судьбой суждены.

Нам неведомо высшее счастие.

И любить и желать – мы должны.

И не любит ли жизнь настоящее?

И не светят ли звезды за мглой?

И не хочет ли солнце горящее

Сочетаться любовью с землей?

И не дышит ли влага прозрачная,

В глубину принимая лучи?

И не ждет ли земля новобрачная?

Так люби. И целуй. И молчи.

Весна 1900

Анита

Я был желанен ей. Она меня влекла,

Испанка стройная с горящими глазами.

Далеким заревом жила ночная мгла,

Любовь невнятными шептала голосами.

Созвучьем слов своих она меня зажгла,

Испанка смуглая с глубокими глазами.

Альков раздвинулся воздушно-кружевной.

Она не стала мне шептать: «Пусти… Не надо…»

Не деве Севера, не нимфе ледяной

Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada![6]»

Тигрица жадная дрожала предо мной, –

И кроме глаз ее мне ничего не надо.

Русалка

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.

Ты один мне понравился между людьми.

До тебя я была холодна и бледна.

Я – с глубокого, тихого, темного дна.

Нет, помедли. Сейчас загорится для нас

Молодая луна. Вот – ты видишь? Зажглась!

Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?

Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!

«Я ласкал ее долго, ласкал до утра…»

Я ласкал ее долго, ласкал до утра,

Целовал ее губы и плечи.

И она наконец прошептала: «Пора!

Мой желанный, прощай же – до встречи».

И часы пронеслись. Я стоял у волны.

В ней качалась русалка нагая.

Но не бледная дева вчерашней луны,

Но не та, но не та, а другая.

И ее оттолкнув, я упал на песок,

А русалка, со смехом во взоре,

Вдруг запела: «Простор полноводный глубок.

Много дев, много раковин в море.

Тот, кто слышал напев первозданной волны,

Вечно полон мечтаний безбрежных.

Мы – с глубокого дна, и у той глубины

Много дев, много раковин нежных».

Играющей в игры любовные

Есть поцелуи – как сны свободные,

Блаженно-яркие, до исступления.

Есть поцелуи – как снег холодные.

Есть поцелуи – как оскорбление.

О, поцелуи – насильно данные,

О, поцелуи – во имя мщения!

Какие жгучие, какие странные,

С их вспышкой счастия и отвращения!

Беги же с трепетом от исступленности,

Нет меры снам моим, и нет названия.

Я силен – волею моей влюбленности,

Я силен дерзостью – негодования!

‹1901›

«Я больше ее не люблю…»

Я больше ее не люблю,

А сердце умрет без любви.

Я больше ее не люблю, –

И жизнь мою смертью зови.