Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - [34]
Так, известный теоретик русского авангарда И. Зданевич в докладе о футуризме подчеркивал: «В нас достаточно много еще варварского, и в этом отношении мы в более выгодном положении, чем Европа. Что бы мы ни говорили, Россия – Азия, мы передовая стража Востока. Более двухсот лет мы изменяли ему, и оттого наше искусство позорно пало…»[332] Яркая мифологизация Востока в качестве «первоисточника всех искусств» занимала одно из центральных мест в мировоззрении и идеологии русского авангарда и служила одним из источников мессианских идей в русском авангарде, обусловленных в том числе и непосредственной близостью России к Востоку, кризис исторического сознания, разочарование в возможностях европейского рационализма, в самом восходящем характере развития цивилизации объединяли такие направления русского искусства конца XIX – начала XX в., как декаданс и авангард[333].
Кроме того, тема выбора исторического пути звучала тогда у многих известных философов и литераторов. Так, В. Соловьев писал:
В то же время отношение к Востоку у символистов не всегда было однозначно положительным. Они видели со стороны Востока еще одно, последнее испытание для европейской культуры, испытание, в ходе которого может измениться вся мировая история. Например, в известном стихотворении Соловьева «Панмонголизм» тема стихийной силы с Востока, натиска «пробудившихся племен», меняющих мир и историю, была связана и с гибелью России – Третьего Рима. Такая же «тональность» присутствует и в его философском труде «Три разговора», в котором нашествие «пан-монголизма», с одной стороны, способствует объединению «сил Европы», а с другой – это последняя «вспышка» европейской истории перед приходом Антихриста[335].
Более последовательно идею «возрождения с Востока» воплощают в своем творчестве футуристы. При этом общая тенденция «побежденного времени и разрушенной исторической логики» находит яркое выражение в художественных особенностях произведений футуристов: в игре с временными пластами, нарушении направленности временного потока, путешествиях во времени, вольном обращении с историей[336].
В этом контексте сдвигов и разломов исторического времени прошлое Азии поражает широтой и масштабностью событий, стран, образов.
Азия – это «богиня прорицанья», которая «читает желтизну страниц».
Среди этой исторической калейдоскопичности и жизнь принца Гаутамы Сиддхартхи – Будды:
Образ за образом, картина за картиной, пространство за пространством:
Это прошлое Азии. Великое в своей широте и масштабности событий, стран, образов. Но прошлое.
И сегодня уже Азия – это:
Прошлое окончено. Сброшено. Настоящее еще наполнено всеобщей разобщенностью: стран и людей, мирового и личного. Но что впереди? В поэме есть совершено пронзительное обращение поэта к Азии. К Азии, которая вошла в жизнь Хлебникова с рождения. К Азии, которая являла собой источник вопросов о времени как пространстве преобразования истории и причинах событий этой столь разнообразной и драматичной истории. Седая Азия – в чем ее смысл и куда ведет ее путь? Куда «плывут чудовища событий»?
Этот драматичный вопрос с особой остротой звучит в поэме «Азы из Узы», в ее отрывке, который часто публиковался как самостоятельное стихотворение:
Известный исследователь творчества Хлебникова П. Тартаковский пишет: «Хлебников стремился передать свое ощущение философии истории, свой взгляд на пути развития мира; он пытался привести человечество к взаимопониманию и контакту, к осмыслению национальных различий как явления не только не противоречащего этому взаимодействию, но наоборот, обогащающего
