Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - [34]

. В этом, к примеру, Бобринская видит корни оппозиции «европейское сознание / “дикари”» внутри российской культуры. Именно поэтому «ассоциация национальной культурной традиции России с мифологическим “варварством” стала устойчивым сюжетом, наделяемым различными смысловыми оттенками: уничижительными с точки зрения “западного” сознания и положительными со стороны его противников», а так называемый «варварский» компонент, который сохранялся в русской культуре, стал рассматриваться как «залог ее жизнеспособности и особой избранности»[331].

Так, известный теоретик русского авангарда И. Зданевич в докладе о футуризме подчеркивал: «В нас достаточно много еще варварского, и в этом отношении мы в более выгодном положении, чем Европа. Что бы мы ни говорили, Россия – Азия, мы передовая стража Востока. Более двухсот лет мы изменяли ему, и оттого наше искусство позорно пало…»[332] Яркая мифологизация Востока в качестве «первоисточника всех искусств» занимала одно из центральных мест в мировоззрении и идеологии русского авангарда и служила одним из источников мессианских идей в русском авангарде, обусловленных в том числе и непосредственной близостью России к Востоку, кризис исторического сознания, разочарование в возможностях европейского рационализма, в самом восходящем характере развития цивилизации объединяли такие направления русского искусства конца XIX – начала XX в., как декаданс и авангард[333].

Кроме того, тема выбора исторического пути звучала тогда у многих известных философов и литераторов. Так, В. Соловьев писал:

О Русь! В предвиденье высоком

Ты мыслью гордой занята;

Каким же хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль Христа?[334]

В то же время отношение к Востоку у символистов не всегда было однозначно положительным. Они видели со стороны Востока еще одно, последнее испытание для европейской культуры, испытание, в ходе которого может измениться вся мировая история. Например, в известном стихотворении Соловьева «Панмонголизм» тема стихийной силы с Востока, натиска «пробудившихся племен», меняющих мир и историю, была связана и с гибелью России – Третьего Рима. Такая же «тональность» присутствует и в его философском труде «Три разговора», в котором нашествие «пан-монголизма», с одной стороны, способствует объединению «сил Европы», а с другой – это последняя «вспышка» европейской истории перед приходом Антихриста[335].

Более последовательно идею «возрождения с Востока» воплощают в своем творчестве футуристы. При этом общая тенденция «побежденного времени и разрушенной исторической логики» находит яркое выражение в художественных особенностях произведений футуристов: в игре с временными пластами, нарушении направленности временного потока, путешествиях во времени, вольном обращении с историей[336].

В этом контексте сдвигов и разломов исторического времени прошлое Азии поражает широтой и масштабностью событий, стран, образов.

Азия – это «богиня прорицанья», которая «читает желтизну страниц».

Азия многообразна и многолика:

Там кладбища чумные – башни,

Здесь пепел девушек

Несут небес старшинам.

Среди этой исторической калейдоскопичности и жизнь принца Гаутамы Сиддхартхи – Будды:

Здесь сын царя прославил нищету

И робок опустить на муравья пяту,

И ходит нищий в лопани[337].

Образ за образом, картина за картиной, пространство за пространством:

Вот степи, где курганы, как волны на волне,

В чешуйчатой броне – былые богдыханы

Умерших табунов.

Вот множество слонов

Свои вонзают бивни

Из диких валунов

Породы допотопной…[338]

Это прошлое Азии. Великое в своей широте и масштабности событий, стран, образов. Но прошлое.

Как ты стара! Пять тысяч лет.

Как складки гор твоих зазубрены![339]

И сегодня уже Азия – это:

Страна костров и лобных мест.

И пыток Столетий пальцами

Народов развернула свиток[340].

Прошлое окончено. Сброшено. Настоящее еще наполнено всеобщей разобщенностью: стран и людей, мирового и личного. Но что впереди? В поэме есть совершено пронзительное обращение поэта к Азии. К Азии, которая вошла в жизнь Хлебникова с рождения. К Азии, которая являла собой источник вопросов о времени как пространстве преобразования истории и причинах событий этой столь разнообразной и драматичной истории. Седая Азия – в чем ее смысл и куда ведет ее путь? Куда «плывут чудовища событий»?

Этот драматичный вопрос с особой остротой звучит в поэме «Азы из Узы», в ее отрывке, который часто публиковался как самостоятельное стихотворение:

О, Азия! Себя тобою мучу.

Как девы брови я постигаю тучу,

Как шею нежного здоровья —

Твои ночные вечеровья.[341]

И вновь прошли бы в сердце чувства,

Вдруг зажигая в сердце бой,

И Махавиры, и Заратустры,

И Саваджи, объятого борьбой.

Умерших снов я стал бы современник,

Творя ответы и вопросы,

А ты бы грудой светлых денег

Мне на ноги рассыпала бы косы,

«Учитель, – ласково шепча, —

не правда ли, сегодня

Мы будем сообща

Искать путей свободней?»[342]

Известный исследователь творчества Хлебникова П. Тартаковский пишет: «Хлебников стремился передать свое ощущение философии истории, свой взгляд на пути развития мира; он пытался привести человечество к взаимопониманию и контакту, к осмыслению национальных различий как явления не только не противоречащего этому взаимодействию, но наоборот, обогащающего