Будапештская весна - [2]
Гажо сощурил свои лисьи глазки; в уголках рта мелькнула насмешливая ухмылка, значения которой Пинтер пока еще не понимал.
— Километров после семидесяти… — важно начал он и по привычке сделал паузу, — пешей ходьбы я уже устаю. А мы с тобой и двадцати еще не прошли.
Пинтер присел на лавочку, вынул из кармана шинели ручку (пальцы у него всегда были в чернилах) и задумчиво стал отвинчивать колпачок, но мгновенно задремал, перед его глазами поплыли радужные красные круги. Гажо прохаживался взад и вперед, продолжая грызть жареную кукурузу, и без всякого интереса рассматривал здание театра. Заглянул в размытую афишу с перечнем действующих лиц так и не состоявшейся последней премьеры — «После развода». Все двери в театре были заперты.
— Допустим, — неожиданно проговорил он, — в театре я еще никогда не был. — Подумав, он бросил в рот еще одно зернышко кукурузы. — А попробуй, сходи сейчас в театр…
Пинтер ничего не ответил ему. На перекресток, где сейчас не было регулировщика, выехала автомашина. Золтан вздрогнул, привстал, намереваясь броситься и остановить ее, но тут же сел. На переднем крыле автомашины торчал треугольный флажок со скрещенными стрелами[1], хорошо различимый даже в вечерних сумерках. Гажо смачно сплюнул.
— Чтоб вам провалиться! — погрозил он кулаком вслед удаляющемуся автомобилю. — Все они страшные негодяи. — Он повернулся к Пинтеру: — Приехали однажды к нам на машине три нилашиста и еще какой-то граф с ними, тоже, впрочем, нилашист. Вечером в корчме у Брюннера организовали митинг. Наши ребята мне и говорят: пойдем, мол, и мы, только припрячем под пиджаками кастеты и палки. Слушали мы их с серьезным видом — о «новой Венгрии», об азиатских просторах и тому подобной чепухе. Ладно, думаем, пусть себе болтают. А потом дядюшка Фери Балко как гаркнет своим басом: «Пусть лучше господин расскажет, что недавно произошло под Сталинградом!» Но тут шум поднялся, а после собрания подождали мы их на улице… Ребята наши, сам знаешь, заводные…
Слово «наши» всегда означало у Гажо шахтеров, причем не каких-нибудь, а только диошдьёрских. Вообще-то Пинтер часами мог слушать рассказы своего спутника, то и дело спрашивая его о подробностях или о тех или иных участниках событий, поскольку уследить за повествованием Гажо иной раз было довольно трудно. Но на сей раз Золтан так устал и переволновался, что даже не переспросил о дядюшке Фери Балко, а только машинально кивал головой, думая лишь об одном: добраться бы наконец до Буды и оказаться в натопленной квартире с теплой постелью.
В конце концов им все же пришлось идти пешком.
На улице Эстерхази Пинтер по привычке повернул налево, чтобы, сократив путь, выйти через университетский двор к площади Кальвина. Сад Трефорта выглядел в эту мрачную пору еще тоскливее, чем окружающие его улицы. Корпус «С», в котором Пинтер три года слушал лекции, одиноко возвышался в вечерних сумерках, поблескивая единственным рядом уцелевших окон; массивные двери были заперты на засов.
Пинтер молча миновал университетские здания. Годы, проведенные на факультете истории и языкознания, казались ему сейчас до боли прекрасными и спокойными. В библиотеке, где он некогда занимался, всегда царила тишина; за столами, обитыми зеленым сукном, сидели молчаливые студенты, что-то конспектируя в своих тетрадях, время от времени подходя на цыпочках к застекленным книжным полкам. Стены библиотеки были увешаны портретами тогдашних профессоров и академиков… Золтан шагал молча. Да и что он мог рассказать Гажо? Тот вообще не имел ни малейшего представления о том, что составляло смысл жизни Пинтера.
По тротуару Музейного проспекта навстречу им быстрыми и уверенными шагами шла белокурая девушка в зимнем пальто. Она с любопытством взглянула на Пинтера и словно удивилась, увидев его сейчас здесь, да еще в военной форме. Золтан сначала не узнал ее. Потом он вспомнил, что фамилия ее Биро, что она была студенткой второго курса и иногда они встречались на лекциях или семинарах. Они, пожалуй, ни разу и словом не перемолвились друг с другом, но на сей раз оба невольно задержали шаг: как-никак коллеги… Гажо остановился чуть поодаль. Пинтер заколебался, стоит ли при такой мимолетной встрече представлять их друг другу, но девушка, почувствовав их смущение, первой протянула солдату руку. Пинтер объяснил, откуда они прибыли, а затем поинтересовался университетскими новостями.
Девушка ответила, что лекций сейчас, естественно, нет, что она оказалась здесь только потому, что дом ее разрушен во время бомбежки и комендант корпуса «С» разрешил ей, пока она не подыскала себе комнаты, временно поселиться в пустом складе в подвале здания.
Они попрощались, но, пройдя несколько шагов, Пинтер вдруг вспомнил, что сегодня рождество, и, мысленно поставив себя на место девушки, представил, как она одна-одинешенька сидит вечером в мрачном складском помещении. Он остановился, потом пошел было дальше, но, взглянув на Гажо, тоже оглядывавшегося назад, повернул обратно:
— Подождите… Скажите, вы ведь родом не из Будапешта?
Девушка остановилась:
— Мне нынче домой из-за фронта не добраться. Я из области Хевеш…
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Перед летчиком-асом, легендой воздушного штрафбата Борисом Нефёдовым по кличе «Анархист» ставят задачу создать команду сорвиголов, которым уже нечего терять, способных на любые безумства. Их новое задание считается невыполнимым. Все группы пилотов, пытавшихся его выполнить, погибали при невыясненных обстоятельствах. Операцию лично курирует Василий Сталин. Однако задание настолько опасно, что к делу привлекают Вольфа Мессинга.
Летчика-истребителя Андрея Лямина должны были расстрелять как труса и дезертира. В тяжелейшем бою он вынужден был отступить, и свидетелем этого отступления оказался командующий армией. Однако приговор не приведен в исполнение… Бывший лейтенант получает право умереть в бою…Мало кто знает, что в годы Великой Отечественной войны в составе ВВС Красной армии воевало уникальное подразделение — штрафная истребительная авиагруппа. Сталин решил, что негоже в условиях абсолютного господства германской авиации во фронтовом небе использовать квалифицированных пилотов в пехотных штрафбатах.
Страшное лето 1944-го… Александр Зорин не знал, что это задание будет последним для него как для командира разведгруппы. Провал, приговор. Расстрел заменяют штрафбатом. Для Зорина начинается совсем другая война. Он проходит все ужасы штрафной роты, заградотряды, предательства, плен. Совершив побег, Саша и другие штрафники уходят от погони, но попадают в ловушку «лесных братьев» Бандеры. Впереди их ждет закарпатский замок, где хранятся архивы концлагерей, и выжить на этот раз практически невозможно…
Диверсант… Немногим это по плечу. Умение мастерски владеть оружием и собственными нервами, смелость и хладнокровие, бесконечное терпение и взрывной темперамент в те секунды, когда от тебя, и только от тебя, зависит победа над смелым и опасным врагом…