Будапештская весна - [160]

Особенно удалось торжество по случаю новоселья в дачном доме в Леаньфале. Приглашенных было больше тридцати человек. Перед дачей выстроилась длинная вереница машин. В саду целиком жарился баран, стояли бочки с вином. Гости выступали с шутливыми поздравлениями, которые тут же записывались на магнитофон. Все много выпили, песни под гитару не смолкали до рассвета.

Однако Роби Терени не успокоился и не упускал случая, чтобы хоть как-то ущипнуть своих бывших друзей. Разумеется, самой удобной мишенью для этого стал Колонитч, который, однако, никогда не отвечал на такие выпады. Видимо, нервы у него были крепче, да и Гизи он оберегал от волнений.

Тогда Роби предпринял акцию совершенно иного рода. В самом начале театрального сезона молодой драматург Беренц передал в театр свою драму, в центре которой стояли вопросы морали современной молодежи. Пьеса оказалась не лучше и не хуже многих других, но поскольку тематика ее была актуальной, а новой венгерской пьесы в тот сезон у театра не предвиделось, Колонитч решил рекомендовать ее для постановки после соответствующей доработки.

Директор театра принял пьесу. Это был полный мужчина, хорошо разбирающийся в театре. Некогда он слыл талантливым режиссером, но затем погряз в административной работе и теперь в основном улаживал многочисленные театральные дрязги. Пьесу включили в репертуар и сделали для нее афишу.

И нужно же было так случиться, что в это же время театру предложил свою новую пьесу пожилой и более известный драматург, лауреат премии Кошута — Докаи. В своей пьесе он затрагивал почти те же вопросы. Директор лично беседовал с драматургом и в какой-то степени обнадежил его.

Поскольку две пьесы на одну и ту же тему не могли идти в одном сезоне, директор встал на сторону маститого драматурга и без уведомления Колонитча передал пьесу молодого Беренца в театр, где сотрудничал Терени.

Обе пьесы пошли в одном сезоне. И вот многие зрители и представители прессы заметили, что в пьесах довольно много похожего. В обеих пьесах действовал пожилой герой, которого посадили в тюрьму по наговору. В одной пьесе сын героя, а в другой — дочка спутались с хулиганами, и дело дошло до прокурора (у Беренца) или следователя (у Докаи)… Частично совпадения были случайными, так как оба автора в погоне за модой решили конфликт банально. Поскольку пьеса Беренца прошла через руки Колонитча, худая молва утверждала, будто он-де вписал кое-что в драму Докаи из пьесы Беренца, а уж только потом передал последнюю в другой театр. Вот, мол, откуда и появилось сходство.

Разумеется, открыто и официально никаких обвинений никто не высказывал, обо всем этом шептались за кулисами. Нетрудно было догадаться, что эту клевету пустил Роби Терени, частично для того, чтобы очернить Колонитча, частично — чтобы оградить свой театр от обвинений…

Поначалу Колонитч не обращал на эти сплетни никакого внимания, но вскоре понял, что дело гораздо серьезнее, чем ему кажется. Обвинение в плагиате — довольно опасное обвинение, и в данном случае его почти невозможно опровергнуть, как невозможно и доказать, однако на репутацию оно ложится темным, почти несмываемым пятном.

Потом Колонитч заметил, что директор театра, который всегда величал его Лайошем, вдруг начал звать его Липи, а иногда и не без иронии Липод, к тому же стараясь не оставаться с ним с глазу на глаз. Поговаривали, будто директора не раз видели с Роби.

Директору театра все эти пересуды не нравились. Липота он взял к себе на работу по рекомендации Баттаи. Когда поползли грязные сплетни, директор, обремененный постоянными материальными затруднениями (приходилось платить алименты двум женам), вдруг стал замечать, что завидует Липоту: Колонитч и зарабатывал больше его, и дачу себе построил, и, говорят, содержит любовницу, молодую артисточку (на самом деле это не соответствовало действительности). И директор возненавидел его.

После двух-трехнедельного подозрительного затишья директор театра назначил у себя совещание, на которое пригласил самый широкий круг лиц, в том числе секретаря парторганизации, секретаря профсоюзов, главного режиссера и даже Дручака из министерства. На совещание директор явился хмурым и небритым. Поздоровавшись с собравшимися, он сразу же перешел к делу, сказав, что ему хорошо известны все сплетни и что он наконец решил все выяснить. Он не может потворствовать нарушениям писательской этики и, если слухи подтвердятся, привлечет виновных к самой строгой ответственности, так, чтобы и другим неповадно было…

Колонитч сидел молча, только уши и лицо его постепенно заливала краска. Воспользовавшись небольшой паузой в речи директора, он сказал:

— Прости, что я перебиваю тебя, но если я правильно понял… Неужели ты на самом деле веришь, что я могу хоть что-то переписать из одной пьесы в другую?

— Для выяснения этого мы и собрались сюда! — отрезал директор. — Речь сейчас идет не о том, верю я или не верю, а о том, что же, собственно, произошло. Если выяснится, что из пьесы Беренца на самом деле что-то взято, то виновному придется не только распроститься со своей должностью, но и нести ответ перед судом, независимо от того, каким он будет — общественным, дисциплинарным или каким-нибудь еще…