Будь моим сыном - [18]

Ваня Сотник метнул в Сашку взгляд, как палку запус­тил в него.

— Что нам теперь с этим охламоном делать? Думайте...

Вокруг зашумело, загудело.

— Доло-ой!

— Гнать Сашку!

— На мыло!

— В погреб паразита!

И только помалкивали братья Пыховы. Виновато и сму­щенно слушали, что шепчет им сидевший рядом Сашка.

— Вы чего молчите? — спросил Пыховых Сотник. — То­же мне выдумали! Вы не согласны, да? Вы это чего? Ну!

Братья Пыховы сначала покраснели, потом, не сговари­ваясь, отвернулись от Сашки. Пыхов Ким вправо, а Пыхов Гриша влево.

— Я кого спрашиваю, Пыховы?

Пыховы молчали. Сидели, не меняя позы, как рыжий двуглавый орел, которого видел Ванята у деда Антония на старых царских деньгах.

Молча ждал, чем кончится Сашкино дело, и Ванята Пу­зырев, Все замерло, сжалось в нем, будто летел он вниз го­ловой в страшную черную пропасть,

По свекольному полю возвращалась от колхозниц Анна Николаевна. Подошла к ребятам, спросила Сотника:

— Как тут у вас?

— Обсудили, Анна Николаевна... в общих чертах. Вас ждем...

Анна Николаевна села на бугорок, положила на согну­тое колено блокнот, стала что-то писать, Подтянет нижнюю губу, пошевелит бровями и снова пишет. Но вот закончила. Поднесла блокнот к глазам и сказала:

— Смотрите, что у меня получилось... Саша Трунов про­рывал свеклу как попало. Из каждой свеклы на заводе мог­ли получить пять кусочков сахара. Теперь сахар погиб. Пятьдесят килограммов потеряли на одном рядке!

— Ого! — воскликнул Пыхов Ким, — В самом деле, пять­десят?

— Точно! Полмешка сахара. Одному человеку целый год чай пить.

Анна Николаевна спрятала блокнот, спросила Сашку:

— Ну вот, теперь скажи, пожалуйста, кого ты без саха­ра оставил? Чего молчишь!

Не ожидая Сашкиного ответа, ребята подняли вой,

— Гнать Сашку!

— Долой!

— На мыло!

Молча сидел бригадир Сотник, смотрел по очереди на Сашку и Ваняту. Серые, с маленьким черным зрачком глаза его светились недобрым огоньком, Казалось, подойдет он сейчас к Ваняте, возьмет за шиворот и встряхнет как ме­шок с сахаром,

«А ты, Пузырев, чего молчишь? Тебя это тоже касается!

Дрейфишь, да?»

Ванята ерзал по земле, как на горячей сковородке, на которой чумазые черти жарят в свое удовольствие грешни­ков и разгильдяев,

Но Сотник ничего подобного Ваняте не сказал. Только еще больше помрачнел.

— Надо решать оргвопрос, — обернулся он к агроно­му. — У меня есть предложение. — Бригадир Сотник встал, поправил на комбинезоне ремень и голосом торжественно-печальным, как на похоронах, сказал: — Предлагаю исклю­чить Трунова из бригады. На всю жизнь.

Все притихли, смотрели на Анну Николаевну и на сво­его сурового друга Ваню Сотника.

— Я согласна, — сказала Анна Николаевна. — Только у меня есть поправка: давайте исключим Трунова условно. Если он еще раз... Голосуй, Ваня!

За оргвопрос с поправкой агронома проголосовали все. Ванята поколебался минуту и, встретив еще раз недобрый взгляд Сотника, тоже поднял руку.

Глава десятая ПИСЬМО

Пробежало пять дней. Прыг-скок, прыг-скок и допрыга­ли до воскресенья.

Каждый день ждал Ванята, что все обнаружится, рас­кроется, и ему намылят шею. Несколько раз хотел он честно признаться ребятам, но все тянул и тянул... Теперь каяться было уже стыдно. Эх, если б повернуть все иначе!

В воскресенье Ванята первый раз в Козюркине пошел на рыбалку.

Он сидит нахохлившись возле старой черной коряги и смотрит на поплавок.

Рядом с ним Марфенька в коричневом, похожем на шляпку гриба, берете.

Два дня назад Ванята сообщил ей, что пойдет на речку, и показал заветный щучий крючок.

— Если хочешь, можешь идти, — разрешил он. — По­смотришь, как я этих щук таскать буду.

Марфенька не знала, что рыбаки приглашают в компанию для отвода глаз. На самом деле они — заядлые одиноч­ки-молчуны. Но это не от прихоти и характера рыбаков, а от самой рыбы. Она не любит, когда рядом топают, разго­варивают, шмыгают носом. Говорят, рыба не возражает про­тив тихой, ласковой песни. Но это уже когда как придется...

Берег сползал в воду широкой песчаной полосой. Не за­тихая, струилась по ней, будто живое золото, волнистая рябь, омывала лиловые, затонувшие листья тальника.

Лишь изредка пробежит по дну суетливая тень малька и скроется в глубине. Настоящая рыба упорно не хотела ловиться. Гусиный поплавок с ярким красным кончиком равнодушно покачивался на мелкой стержневой волне.

У Марфеньки удочки не было. Она сидела просто так, мешала Ваняте сосредоточиться и поймать обещанную щуку.

Марфеньке надоело сидеть и смотреть на поплавок.

— Брось свою щуку! — ныла она. — Все равно не пой­маешь. Брось!..

Ванята сердился, отпихивал Марфеньку локтем.

— Отойди, говорю. Слышишь?!

— Бро-ось! Ну, бро-ось, — тянула на одной ноте Мар­фенька.

Но тут, в эту самую минуту, поплавок нырнул. Кончик удилища вздрогнул и согнулся.

— Тащи-и-и! — закричала Марфенька. — Тащи-и-и!

Ванята повел леску чуть-чуть в сторону и на себя, под­сек рыбу и взмахнул удилищем. В воздухе, растопырив все свои плавники, затрепыхал огромный полосатый окунь.

— Тащи-и-и!

Марфенька кинулась на добычу, упавшую в траву, дро­жащими от радости и нетерпения руками схватила окуня и подняла вверх, как вымпел.

— Окунищу пымали! — оглушительно, коверкая от ра­дости слова, закричала она. — Окунищу пымали!