Он устало откинулся на спинку парты и, закрыв глаза, впал в полузабытье.
— Ну что ж, Миши Нилаш, — раздался вдруг голос учителя.
Миши испуганно вскочил, не представляя, о чем шла речь.
— Приятно всласть поспать на уроке, не правда ли? — под дружный хохот мальчиков спросил учитель.
Пристыженный Миши опустил голову и не заметил даже, что учитель знаком разрешил ему сесть. Он стоял до тех пор, пока тот не подошел к нему и не усадил его на место.
Растроганный его добротой, Миши готов был расплакаться, ведь ему и выговора не сделали, а он считал, что вполне заслужил двойку.
И вдруг рука учителя, соскользнув с плеча Миши, чуть не коснулась ассигнации в кармашке. Мальчик едва не лишился сознания. Он отдаст деньги какому-нибудь нищему, в школу для благотворительных целей или пошлет дядюшке Тереку, ведь они получены от его сына. Скорей бы послать, пока никто ничего не знает. И весь свой годовой заработок у господина Пошалаки он пожертвует на столовую, всю жизнь будет трудиться ради неимущих, на благо родины, больше никогда не притронется к сахару, будет всегда ходить босиком, даже по снегу… Что угодно, лишь бы избежать опасности.
На второй перемене в дверях показался сторож.
— Михай Нилаш! — крикнул он.
Миши решал арифметический пример. Впервые он пришел в класс с неприготовленным уроком и теперь очень торопился выполнить задание до звонка. Оторопев, он встал с места, и вся беснующаяся шумная орава мгновенно притихла.
— Идите в кабинет директора, — сказал сторож Иштван.
По облику его вполне можно было принять за барина или за учителя. Этот чахоточный человек ходил медленно, едва волоча ноги, на лице его горели болезненные ржаво-красные пятна, и мальчики поговаривали, что он давно бы уже умер, если бы не женился на молоденькой, а теперь она умрет раньше его, и если он, овдовев, опять найдет себе молодую жену, то переживет и ее. Из-за этих разговоров, которым Миши вообще-то не очень верил — он еще в деревне привык не считаться с крестьянскими предрассудками, — Иштван казался ему какой-то таинственной личностью, и мальчик его побаивался. Сейчас, сбросив на парту тетрадь, ручку, чернильницу, похолодевший от страха, бледный, заплетая ногами, последовал он за сторожем. Шум в классе возобновился с удесятеренной силой, и Миши понял, что теперь обсуждают его.
Перед дверью директорского кабинета, где однажды в мучительном ожидании он уже провел четверть часа, им овладел неописуемый ужас, точно ему предстояло вступить в обитель смерти.
Сторож сразу вошел в кабинет, ведя за собой мальчика, — ждать на этот раз не пришлось, и это пугало еще больше.
Директор, с седоватой бородой, сидел за письменным столом и просматривал какие-то бумаги.
— Глубокоуважаемый господин директор, — почтительно произнес Иштван, — смею доложить, Михай Нилаш явился.
Миши смотрел на Старого рубаку, который через большие круглые очки продолжал изучать бумаги. Несколько минут прошло в молчании. Мальчик, слегка успокоившись, окинул взглядом комнату и увидел, что там сидят еще два человека. Высокий худой блондин в штатском и полицейский. Миши никогда еще не видел полицейских так близко. На вокзале и перед муниципалитетом он никогда их не разглядывал, а сейчас эти два человека сверлили его глазами, и он, чуть живой, с трудом выдерживал их суровый, беспощадный взгляд: господи Иисусе, они пришли арестовать его!
И под пронзающими, точно острые иглы, взглядами светловолосого господина и полицейского он смотрел теперь на директора уже как на своего спасителя — без прежнего ужаса, с интересом разглядывал его лицо, растрепанную бороду.
— В чем дело? — пробурчал вдруг Старый рубака. — Какой лотерейный билет ты присвоил?
Миши, задрожав, раскрыл рот, но не мог вымолвить ни слова.
Слегка отодвинувшись вместе со своим стулом от стола, директор закричал:
— Что ж, послушаем! Говори! Ну и герой! Эти почтенные господа полицейские, — он ткнул кулаком в сторону полицейского и блондина в штатском, — явились к нам допрашивать, расследовать! Точно жандармы ворвались в коллегию! Ведь нынче уже нет на свете ничего святого, нет уважения к законам, коллегии! Вламываются сюда! Мне угрожают оружием. Застрелили бы меня на месте, если бы я оказал сопротивление…
— Покорнейше прощу прощения, высокоуважаемый господин директор, — почтительным и умиротворяющим тоном заговорил блондин, — господин начальник полиции покорнейше просит вас, многоуважаемый господин директор, не смотреть слишком строго на наше появление здесь…
— А как мне смотреть? Как на особую честь? Уважение к коллегии? — кричал директор. — Что здесь, по-вашему, учатся воры, бандиты? Ворваться с оружием в руках в обитель муз, нарушить душевный покой мальчиков и юношей! Что это, по-вашему?
— Извините, пожалуйста, но последнее предписание министра, министра внутренних дел…
— Плевать я хотел на министра внутренних дел, а заодно и на министра иностранных дел, и если желаете знать, господа, то и на Ференца Деака и на весь их компромисс[13] мне плевать!.. Я представляю здесь автономные права коллегии, и не смейте на них посягать!
— Покорнейше прошу вас, уважаемый господин директор…
