Будь честным всегда - [78]

Вся семья была в сборе, даже господин Дороги сидел тут же с кислым, как всегда, видом. Перед тем, как уйти куда-то, он решил выкурить сигару.

— Ну-ка, Шани, неси свои игры, хоть разок не позанимаетесь, — сказал он.

Шани засмеялся и исподлобья посмотрел на Миши. Не очень он полагался на своего репетитора, боялся, как бы все-таки не пришлось сейчас учить латынь.

А Миши продолжал надеяться, что вдруг откуда-нибудь появится Белла, но ее все не было.

— Беллы нет дома, — точно прочтя его мысли, сказала Виола.

Миши кивнул: он, мол, знает. Тогда она с подозрением взглянула на него.

— Вы ее где-нибудь видели? — вырвалось у нее.

Миши страшно испугался.

— Где? — упорно продолжала допрашивать Виола.

— На вокзале.

— Где?! — вскричала она.

И все уставились на Миши. А он, покраснев, сказал, что во время прогулки зашел на вокзал и в зале ожидания первого класса видел Беллу, которая села потом на поезд и уехала.

Все были потрясены и смотрели на Миши, как на какого-нибудь бандита.

— У-е-ха-ла? — слегка наклонившись вперед, протянула Виола. — У-е-ха-ла!.. Куда?.. С кем?..

Припертый к стенке, он молча смотрел на них. События принимали устрашающий оборот.

— С кем вы ее видели? С кем вы ее видели? — беспрестанно повторяла Виола.

— Ни с кем я ее не видел, она стояла одна в зале ожидания первого класса. Когда я заглянул туда еще раз, ее уже не было, а поезд тронулся.

Виола схватила лампу и принялась что-то искать в шкафу, на кроватях, все перевернула вверх дном и наконец вернулась в комнату с письмом в руке. Быстро разорвав, вернее, разодрав конверт на две части, она прочла:

«Дорогой папа, я уезжаю сегодня. Не беспокойтесь обо мне. Надеюсь, что сумею помочь нашей семье больше, чем помогла бы, занимаясь целыми днями мытьем посуды в угоду мадемуазель Виоле. Целую Вам руку.

Белла».

Виола бросила письмо.

— Дрянь! — вскричала она и чуть добавила: — В первом классе понадобилось ей ехать! В первом классе! Мы тут с голоду подыхаем, вот-вот ноги протянем, а она путешествует в первом классе! Ей, дряни этакой, видите ли, не подходит третий… Ну, теперь-то я знаю цену этой барышне! Тьфу! Тьфу!

Миши сидел молча, переводя взгляд с одного лица на другое. Госпожа Дороги, как обычно, хранила молчание, только лицо ее стало еще бледней и безжизненней. Шани втянул голову в плечи и весь съежился. Илика перестала смеяться, насторожилась, как кошка. Личико у нее вытянулось от испуга и очень похорошело.

А господин Дороги покуривал себе сигару и улыбался в усы, словно даже повеселел немного.

— До свидания, дети, — встав наконец, сказал он.

— Неужели вы уходите? Как вы, отец, можете сейчас уйти?

— А в чем дело? — посмотрел он удивленно на дочь.

— Вы покидаете нас в такую тяжелую минуту!

— Не гневи бога, к чему беспокоиться об этой девочке? Я не тревожусь за ее судьбу. Разве ты не слышала, она же уехала в первом классе!

Виола смотрела на отца, глаза ее сверкали гневом. Она была точно восставший ангел в этой разорившейся, деградирующей семье.

После ухода господина Дороги все словно онемели. Да и о чем говорить? Им нечего было сказать друг другу. Белла, казалось, сплачивала эту распадающуюся семью.

Время шло. Мысли о театре все больше поглощали Миши.

Но он не решался встать и уйти, боясь, как бы не подумали, будто он явился сюда только для того, чтобы сообщить неприятную новость. И он спросил Шани, приготовил ли тот уроки на завтра.

Шани, хмыкнув, пробормотал, что письменную работу еще не сделал.

Вскочив с места, Виола принялась беспощадно его бранить:

— Тебе все равно надо учиться! Даже если эта подлая вертихвостка сбежала, я здесь, и хоть светопреставление начнись, а твои занятия должны идти своим чередом. И смотри у меня, если этот мальчишка не в состоянии с тобой справиться, я найму великовозрастного гимназиста, который палкой с двумя наконечниками будет вбивать науку в твою голову!

Илика так и прыснула: ее рассмешила «палка с двумя наконечниками», понадобившаяся для пущего устрашения Шани.

От занятий и насмешек в этом доме не спасешься. Мальчики достали учебники, и Миши это было на руку, поскольку он сегодня, разумеется, и не открывал их.

У Дороги он и поужинал. Ужин был очень вкусный, и Миши просто не понимал, почему здесь непрерывно твердят о голодной смерти, а на стол подают прекрасные голубцы.

В половине седьмого с тревогой на душе он отправился в театр.

Это был удивительный вечер, чудесный, волшебный, такой, что и описать невозможно. Лишь некоторые обстоятельства огорчали мальчика. Он как завороженный смотрел на сцену, где изображалась, по всей вероятности, модная лавка, — без конца мелькали белые цилиндры и неописуемо красивые девушки, бесстыдно сбегавшие с молодыми людьми. Из происходящего там Миши почти ничего не понимал, потому что никак не мог отделаться от двух мыслей: первая — что классный наставник не разрешил бы ему пойти на такую непристойную пьесу, а вторая — что в девять часов запирают ворота коллегии, и, если он до того времени не вернется в пансион, ему придется провести ночь на улице, и к утру он окончательно закоченеет. Или его возьмут на заметку, отберут матрикул, и тогда завтра он вынужден будет идти в деканат, что равносильно смерти.