Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы. - [122]

Владимир убирал лопаты. Одетта наливала себе ликер.

— Чуточку крепкого, малыш? Тебе полегчает… Она легла? — Да.

Владимир взял стакан с вином и сказал что-то по-немецки. Одетта нахмурилась.

— Что он сказал? — спросил Дутр.

Одетта пожала плечами.

— Он настаивает, что история с веревкой — темная история.

— То есть…

— Дело в том… — начала Одетта. — Но стоит ли все продумывать и анализировать?.. Она умерла, значит, среди живых ее нет.

Владимир что-то буркнул себе под нос, ставя стакан.

— Не расслышал! — воскликнул Дутр. — Скажи громче! Объяснись!

— Говорит, что веревка сама собой не могла захлестнуть ей шею, — перевела Одетта.

Она и Дутр безмолвно посмотрели друг на друга.

— Еще чего он втемяшил себе в голову? — недовольно пробурчал Дутр.

— Пора спать, — оборвала его Одетта. — Спокойной ночи.

Они разошлись. Владимир исчез в своем пикапе. Одетта заперла дверь фургона. Дутр предпочел постель из тонких гибких сосновых иголок, он с удовольствием лег на спину. Неслышно, как воришка, к ним подкрадывался день.

VIII

Задолго до конца представления Одетта поняла: провал. Спектакля не получилось. Пьер был чересчур старателен, Грета — чересчур рассеянна. Зритель скучал. Он был избалован и хлопал кончиками пальцев. Публика не давала себе труда скрыть разочарование. Карты, шарики, волшебные кубики — все это мы давным-давно знаем. Любой фокусник на любой рыночной площади показывает что-то вроде этого. Но почему же блондинка, та самая Аннегре, о которой писали газеты, не раздваивается? Зритель пришел посмотреть, как она это делает…

Дутр за кулисами успел перемолвиться несколькими словами с Одеттой.

— Ну что?

— Полный провал, — сказала Одетта. — Еще неделя, и придется сматывать удочки и что-то придумывать… Ты как будто на экзамене, а она — да ты сам посмотри! — спит на ходу.

— Не спит, — сквозь зубы процедил Дутр. — Она боится.

— Что-что?

— Боится.

— Чего?

— Вот ты ее и спроси!

Боится! Одетта убедилась в этом, когда дело дошло до индийской веревки. Грета посмотрела на веревку, попробовала, как она натянута, и осталась стоять.

— А ну лезь! Быстро! — скомандовала Одетта.

Несмотря на грим, было видно, как побледнела Грета. Она никак не могла решиться. Наконец быстро полезла вверх, не задерживаясь, как бывало обычно, не кивая головой публике, не приветствуя ее. Она мигом долезла до верха и исчезла под черным покрывалом, которое быстро-быстро набросил на нее с колосников Владимир. Одетта заметила, что публика посмеивается. Зритель попроще откровенно хохотал бы и отпускал шуточки. Номер необходимо заменить. Но чем? Одетта не переставала думать об этом. Между тем они с Пьером показали номер с передачей мыслей. У Пьера, к счастью, были незаурядные способности, и как только Грета перестала быть его партнершей, к нему сразу же вернулась высокомерная небрежность, которая как нельзя лучше подходила к этому номеру: «До чего я дотронулась? — До сумочки. — А что вы видите в сумочке? — Серебряную пудреницу».

На вопрос мгновенно следовал ответ. Номер не отличался сложностью, но всегда пользовался успехом. Женщины с интересом посматривали на высокого юношу с завязанными глазами, который сидел, словно ожидая казни. Так-так, слово подсказало мысль. Почему бы не попробовать тему казни? Пьер может сыграть шпиона… Грета и она сама — в черных масках за столом, освещенным факелом… Пьер — осужденный… Грета завязывает ему глаза… «Не стоит, — говорит он, — я вижу все, что вы собираетесь сделать… Вы берете револьвер». Так, прекрасно. Затем казнь. Тело прячут в чемодан. Ах! Позабыли вытащить у казненного бумажник. Чемодан открывают. Он пуст. Зато тело находят в корзине… прекрасно… Дальше все просто… Нужно нанизывать и нанизывать всякие трюки… Одетта работала на сцене, а сама мысленно уже ставила новый номер, усовершенствуя и улучшая свою выдумку. Ей было не привыкать жить в нескольких реальностях разом. Она чувствовала: скетч понравился. При необходимости можно подогреть любопытство публики, сообщив журналистам, что Аннегре переутомилась, но через две-три недели снова примется за работу…

Спектакль кончился. Одетта поклонилась публике. А когда Владимир собрался еще раз поднять занавес, она остановила его:

— Не утруждайся. Они на нас уже насмотрелись.

Дутр дрожащими руками закурил сигарету.

— Конец? — спросил он.

— Почему? Я тут надумала кое-что… Если только эта малахольная не откажется.

И, пока зрители не спеша расходились, Одетта изложила свой новый номер. Владимир вынес на сцену чемодан, корзину, и Одетта показала, что будет делать каждый из актеров. Грета смотрела из-за кулис.

— Разумеется, придется написать небольшой текст, — говорила Одетта, — но техника номера проще некуда. В полу сделаем два люка: ты спускаешься в один, появляешься из другого. Чемоданы и передвижные ширмы нужно ставить точно на люки. Ну как?

— Мне нравится… А вот ей?

— Грете?

— Согласится ли она, чтобы…

— Закрывать-то будут тебя, а не ее!

— А если ей придется закрывать крышку… даже если крышку будешь закрывать ты, я думаю, она не согласится.

— Смешно! Она же знает, что с тобой ничего не случится.

Дутр понизил голос.

— В фургоне тоже ничего не могло случиться… Подожди! Дай мне сказать. Попробуй сама, понаблюдай за ней незаметно. Увидишь, как у нее дрожат руки и как она смотрит… Она запугана. Если заговорить с ней, она вздрагивает. Нет, она ни за что не притронется к столику, к шляпе, а уж тем более к корзине. Она убеждена, что ее сестру погубил какой-то фокус.