Брут - [18]
— Фифи, вот тебе кусочек домашней колбаски с потрохами, — говорю, — ведь сегодня четверг, а ты во «Льва» не приходила!
Но она, любушка, не взяла. И может быть как раз в ту ночь после съемки согрешила. А не то просто наступила ее пора, впервые после стольких лет. Никто не хотел верить, но щенята — вот они…
Так я пошел, пан директор, вижу у вас глаза слипаются. Небось, у вас другие мысли в голове, а я вам тут про собачью жизнь толкую.
Вот. А теперь пойду с ними, темно уже, и брошу их в воду всех вместе и с корзинкой, и еще положу в нее камень. Никто их не хочет, что с ними, бедненькими, делать? Пошли, пошли, голубчики, малышки вы крохотные, Фифишки маленькие.
Или может вы, пан директор, хоть одного возьмете?
Цыпленок
Когда ее будила мама, она всегда радовалась, пусть это было утром или после обеда, или ночью. Вставать она еще любила, ей было всего пять лет. Просыпалась она только на третьем слове, но слышала уже первое, которое входило во все ее сны и чувствовало себя там как дома. Это первое слово было «Катенька». Второе — «Катя». А третье слово — когда уже взаправду нужно вставать! — звучало так: «Катерина!»
На этот раз все три слова слились в одно, и это уже даже не было словом. Сначала залились лаем собаки и вступили в сон, и продолжали там лаять дальше. Потом, как недоколотый поросенок, завыла сирена, кто-то закричал, кто-то заплакал, а когда Катя раскрыла глаза, в темноте упала звезда и уже больше не вернулась на небо.
— Мама, — сказала Катя, — почему я в одеяле?
И сразу увидела, что она не только завернута в одеяло, но и что мама несет ее на руках, что стог за избой Цисаржовых горит, а на площади колышется черная масса людей. И там же Пеструха, и Гнедой, и Галка.
— Мама, — сказала она, — ты идешь кормить коров?
Но тут Катя вспомнила про звезду, которая упала; маму она оставила в покое, зная, что если маме не до разговоров, так уж ей действительно не до разговоров, и что иногда лучше помолчать, чем говорить. Она подняла головку и завела разговор сама с собой: что если упала одна звезда, то может упасть и другая, и тогда можно что-нибудь задумать, и задуманное непременно исполнится.
«Задумаю, — говорила она себе, — чтоб у меня была игрушечная комнатка, а в ней буфетик. И еще задумаю, чтобы ко мне сбегались курочки, когда я позову „цып-цып-цып…“»
Затем ей показалось, что у нее под ногами путается крошечный котенок, и мяукает, и мяукает.
— Мама, — сказала она, — ты видишь этого котеночка?
В этот момент ветер принес горсть огненных искр, мама закричала, Катенька расплакалась, а несколько домиков одновременно загорелись. Они горели ясным пламенем, с потрескиванием и гудением, горели как-то весело и с настроением, огоньки перескакивали с дранки на дранку, будто играя в салочки. Катенька подумала, что у большого огня есть маленькие детки, которые только-только учатся гореть. И ей понравилось, что площадь вся пунцовая, как горн в кузне, разве что побольше.
— Мама, — сказала она, — почему эти дяди так кричат?
Потом ни с того, ни с сего Катенька вдруг ужасно перепугалась, потому что вспомнила про страшный сон, в котором горело все небо и все горы. И сказала, плача:
— Мамочка, ты ведь моя мамочка. Почему ты меня не пожалеешь?
Лишь теперь она почувствовала на своих холодных щечках большие мамины губы, а затем ощутила их на ушах и на шейке. И с облегчением вздохнула, словно у нее с плеч свалился тяжелый камень.
— Катенька, — сказала мама, — будь хорошей, девчушка. Я тебя не отдам.
— Кому ты меня не отдашь? — спросила Катя. — И где папа?
А потом уже только смотрела, как рушатся бревна. Ей казалось, что это выглядит так, как если бы какой-нибудь великан топил громадную печку и подкладывал целые избы сразу. И еще подбрасывал в огонь балки.
— Мама, — сказала девочка, — есть у великанов печки? И пекут великаны пироги?
В это время они уже стояли на сельской площади, и много детей плакало. Катенька узнавала их по плачу: вот так хнычет Пепик Вейвода, так пищит Марженка Вострых, а так всхлипывает Франта Попел. Она узнала их всех, и на глазах у нее выступили слезы.
— Вот видишь, мама, все детишки плачут, — она всхлипнула, — а я не плачу.
Катя хотела сказать что-то еще, но уже не успела, потому что пришел большой дядя в сапогах и приплюснутой фуражке, взял Катеньку на руки и сказал маме по-немецки:
— Можете быть уверены, что ваш ребенок будет на образцовом попечении. Ни о чем не беспокойтесь. Для волнения нет никаких оснований. И не говорите, пожалуйста, ничего такого, о чем бы вы завтра могли пожалеть.
А мама кричала ей вслед на всю зардевшуюся деревенскую площадь:
— Катенька, не плачь, Катенька, мамочка сейчас придет. Будь послушной, Катенька!
— Мамочка! — кричала Катя, из глаз которой внезапно хлынуло так много слез, что было просто непонятно, откуда у такой маленькой девочки их столько взялось. — Мамочка, почему же ты стоишь? Я ведь всегда ходила за тобой повсюду, куда бы ты ни шла. Почему же ты не идешь за мной?
Раскаленные бревна потрескивали сухим треском старого, хорошо просохшего дерева. Где-то тронулся с места автомобиль, в недалеком лесу проснулись птицы и немного испуганно пощебетали, пока не договорились между собой, что люди опять чего-то натворили и что птиц это не касается.
