У нас бывает немало приятелей, с которыми мы встречались только мимоходом. Они случайно промелькнули в нашей жизни, сыграли свою небольшую роль и исчезли со сцены. Произнесли, к примеру: «Граф был ранен на дуэли» или «Алёнка посылает вам сердечный привет, а больше я ничего не могу сказать». При этом многозначительно улыбнулись, или украдкой вздохнули, или просто тактично удалились, прямые и корректные.
А если он был в плохом настроении, то звонил от похоронного бюро и сообщал о доставке резного гроба тому, кто поднимал телефонную трубку. Он говорил:
— Ну, гроб мы вам отправляем, натягивайте саван, ложитесь и ждите.
Или объявлял:
Но одному владельцу телефонного аппарата он особенно докучал. Звали его Эдуард Петушок, и был он, как тогда говорили, частновладельцем. Каждую неделю по пятницам, в три часа дня, происходил телефонный разговор такого содержания:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Скажите, пожалуйста, пан Курочка дома?
— О нет, — отвечал после небольшой паузы интеллигентный голос. — У телефона Эдуард Петушок.
— Так, значит, Курочки нет дома? — удивлялся каждый раз паренёк. — А она снесла вам вчера яичко?
— Нет, не снесла, — вежливо отвечал спокойный голос. — А вы, пан гимназист, любите яички?
— Терпеть не могу, — заявлял паренек. — Очевидно, я не туда попал.
Пан Эдуард Петушок всегда был неизменно вежлив и спокоен. Он ни разу не назвал гимназиста бездельником, или озорником, или, что ещё хуже, молодым человеком. Телефонную трубку он всегда клал очень деликатно.
А мир, имевший на него неведомые виды, продолжал независимо развиваться.
Вскоре посыпались первые бомбы. Это было в Польше.
Потом наступило 17 ноября 1939 года, и пан Петушок напрасно ждал телефонного звонка в пятницу в три часа. Короче говоря, из концлагеря не позвонишь. Так что наш молодой человек исправился хоть в этом смысле.
Вернулся он в Прагу 11 мая, в пятницу, без десяти минут три. И сказал себе:
— Вместо того, чтобы придумывать, как начинать жизнь заново… всё равно ничего не придумаю… вместо того, чтобы ломать себе голову над этим, начну-ка я с того, что позвоню пану Петушку. Это единственный номер, который я помню.
Он вошёл в будку автомата — ещё серого военного цвета. Рука у него дрожала, но тут уж ничего не поделаешь. На лице у него появилось прежнее выражение лукавого озорства и ехидного злорадства. Он набрал номер.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Скажите, пожалуйста, пан Курочка дома? — произнёс он и чуть не заплакал.
На другом конце провода долго молчали, а потом воскликнули:
— Значит, ты жив, озорник? Это же замечательно!
— Жив, пан Петушок, — сказал бывший студент и тут только почувствовал, что к нему возвращается жизнь. Он понял это по учащённому пульсу и по душившей его радости. Он услышал, как поёт его тело.
— Должна же у вас быть где-то курочка, — сказал он. — Не снесла ли она вам вчера к завтраку яичко?
— Как же, снесла, снесла! — проговорил старый пан Петушок. — Вчера снесла, негодница. Чудесное белое яичко. Приходите, пан озорник, я сварю вам его всмятку!
Вот и всё, — а впрочем, кто знает?
