Бруски. Книга II - [25]

Посторонних прошу выйти.

– Ты, Яков… – начал было Плакущев.

– Выйди, говорю! Что за безобразия!

– Я выйду, – Плакущев побледнел. – Я выйду, да как бы и тебе следом за мной… – проворчал он, переступая порог.

– Видали вашего брата, – бросил ему вдогонку Яшка. – Ишь, ходит, бука… Прошли те времена. Довольно. Ну, вы!

Мужики разом сжались. У Митьки Спирина забегали глаза, он подался к столу.

– Да ты, мил человек, Яков Егорыч, чего нас-то? Ты доищи, кто первый подошел к ограде… Вот чего доищи… А то ведь… Я подошел – я не первый подошел, могу обсвидетельствовать. Вот Маркел Петрович, – он показал па Быкова, – он обсвидетельствует: я не первый.

– А откуда отгадаешь, кто первый? Всех вас собрать надо. А кого ведь и нет. В самом деле – штука нехорошая, срамная штука, вроде как кощунство, – прогнусил Маркел и легонько потрогал плакат.

Яшка послал за Ильей Гурьяновым.

Десятник бежал ко двору Гурьяновых сломя голову.

– Иди… иди… председатель зовет… скорее.

– Эк, тьфу! – сплюнул Илья. – А жать-то нам кто будет? Он не будет жать? Скажи, не пойду. Ну, катись на четверке.

Илья двинул ногой, будто дал под зад пинка десятнику.

– Смотри, Илья, плохо ведь будет, – пригрозил десятник и кинулся со двора.

– Может, пойти надо? – вступился брат Ильи, тихий Фома, глядя на крышу сарая большими карими глазами. – Власть ведь зовет, а не кто.

– Власть? Чай, я ее… тьфу! – вновь сплюнул Илья и закричал: – Садись, эй, поехать надо!

– Верно-о! Мы ее выбирали, а не она нас. Мы без нее проживем, пускай она вот без нас… Пойдемте. – И Никита первый сел в телегу, тронулся со двора.

За ним выехали Илья с двумя снохами и Фома с татарином и двумя татарками.

6

Иван Штыркин доделывал ворота, обращенные с «Брусков» на Широкий Буерак. Ворота вышли высокие, тонконогие, как журавль, а на самой верхушке – поперек – светилась на солнце гладко выстроганная доска. Иван Штыркин последний раз ширкнул рубанком и слез.

– Готово, Степан Харитоныч… Глаза слипаются, так и валит ко сну.

– Иди в березняк, поваляйся.

Степан привесил к поясу ведерко с зеленой краской, взобрался на ворота и кургузой кистью начал старательно выводить на доске слова. Слова получались большие, раскосые, от слов книзу змейками ползли стёки. Степан торопливо подхватывал стёки кистью и клал краску на выстроганную доску. Когда он вывел: «Прочь все старое с дороги» – на «Бруски» из Широкого прикатил грузовик, везущий баб. Видя, как грузовик вышел из Широкого и, пугая кур, лошадей, поднимая пыль, помчался большой дорогой, Степан заторопился: ему хотелось всех, кто сегодня будет работать на «Брусках», во что бы то ни стало пропустить через эти ворота. Ему казалось, что если он не успеет сделать надпись, то что-то случится, случится какая-то непоправимая беда.

Грузовик остановился около березняка. Бабы, отряхивая юбки, платья, вылезли из кузова, а Анчурка Кудеярова, размашисто двигаясь по правому клину, подошла к воротам:

– Степан Харитоныч, принимай… Приехали на коне-скакуне.

– Рановато еще. Подите погуляйте немного… в парке. Груша, отведи их. Аль песню спойте… люблю песни. А ты, Коля, дуй за другими.

– Эх, господи, – вздохнул, прислонясь к воротному столбу, Давыдка. – Народу-то сколько Степан нагнал… Чего с ним будем делать?

– Господа уж вспомнил?… И что это у тебя появилось – одному бы все? Боюсь я, Давыдка, как бы нам с тобой не расканителиться… Ведь помогают нам, вон грузовик рабочие дали, а Сивашев, вожак их, говорил: «Еще дадим, только стройте», а ты свое…

Степан хотел сказать и о том, что Кирилл Ждаркин первый сбил рабочих цементного завода на то, чтобы те взяли шефство над «Брусками», – но этого он не сказал, почему-то боясь создавать хорошее мнение о Кирилле среди артельщиков. Он последний раз мазнул кистью, проговорил:

– Ну, вот и готово! – Бросил кисть в ведро, кисть булькнула, брызги краски ударили ему в лицо, он смазал их ладонью и попросил Давыдку: – Отойди-ка в сторонку, почитай.

Давыдка нехотя отошел от ворот и, расставив дугой ноги, начал читать:

ПРОЧЬ ВСЕ СТАРОЕ С ДОРОГИ, МОЛОДАЯ РАТЬ ИДЕТ

ПРИВЕТ НОВЫМ КОММУНАРАМ

ПРОСИМ ПОЖАЛОВАТЬ,

В конце стояла большая запятая, похожая на головастика, – только эта запятая и запала в голову Давыдке Панову. Он подумал:

«Вот головастиков нагоним, лягушки из них появятся и заквакают. Как хлеб делить – так и заквакают».

– Ладно, что ль?

– Ладно, – отозвался Давыдка, думая о головастиках.

– Эх! – Иван Штыркин вынырнул со стороны. – За сердце слова хватают.

– Они на то и написаны, чтоб хватали.

– Да-а, напожалуют вот, и возись с ними, – закончил вслух свою мысль Давыдка. – Сто голов – сто умов, тыща порядков… И поползет все в разные стороны.

– А-а-а, вон что ты… Дыры замажем… цементом, вот и не поползет. Кого это ведут?

Степан быстро слез с ворот и, приложив козырьком руку ко лбу, посмотрел на дорогу.

По большой дороге два десятника вели Илью Гурьянова. Увидав, как из оврага на «Бруски» поднимается Яшка, один из десятников крикнул:

– Яков Егорыч, ведем непослушника! Брыкался. Вот мне руку ущемил. Куда его?

– Посадите пока… – дал распоряжение Яшка, глядя поверх Ильи. – Я скоро вернусь… разберемся.