— Прощайте! — Он пожал ей руку и в последний раз взглянул на ее лицо — спокойное, равнодушное, остывшее, лицо человека, примирившегося с судьбой; лицо, где не осталось и тени прежних высоких мечтаний и взлетов духа; это было обычное лицо хорошей матери, жены и женщины, твердо видящей цель своей жизни. Он опустил голову и вышел.
Некоторое время Янка смотрела ему вслед, ей было жаль, что он так уходит. Он показался ей чудаком, истериком, с нервной, слишком утонченной душой, даже не очень приятным, так как его разговоры раздражали ее, напоминая время, которое она хотела забыть совсем. Она посмотрела на утопающий в сумерках парк, на отца, гуляющего в своей загородке, на небо, в котором, как цветы, расцветали звезды, и направилась в столовую. Пришел Анджей.
— Жена, ужинать, я голоден как волк! — крикнул он, целуя ее. — А где же этот fliegender Literat?[28] — спросил он, ища глазами Глоговского.
— Fliegender Literat упорхнул.
— Не захотел остаться?
— Нет, я уговаривала, но он уперся и уехал.
— Ну что ж, обойдемся без него. Нудный тип! Луся, принеси-ка сына! — крикнул он в соседнюю комнату.
Мальчика принесли, и вскоре все — мать, отец, старики Гжесикевичи, няня и даже Янова, разливавшая чай, с интересом и восторгом наблюдали за ребенком, а он, разыгравшись, катался по большому дивану, хватал отца за усы, лез Янке на голову, падал, хохотал, визжал.
A fliegender Literat в это время приближался к станции.
Спускалась весенняя ночь, напоенная запахом первых цветов, пением птиц, шепотом деревьев. Притихшие деревни утопали в бело-розовых вишневых садах, дышавших ароматом и радостью. Глоговский ехал сгорбившись, с ненавистью глядя вокруг. Змея сожаления и отчужденности обвила его душу и немилосердно грызла. Он чувствовал себя оскорбленным и одиноким; его терзали обида и горечь разочарования; он почти вдвое согнулся на сиденье и шипящим, полным ненависти и страдания голосом воскликнул:
— Сукины сыны… Стадо филистеров! Скоты! — И он плюнул с таким презрением и гневом, как будто плевал в лицо всему человечеству, всей природе.
