Бросок на Альбион - [28]

Преподавательская деятельность в первую очередь важна была для самого учителя. Уже тогда, в Болонье, он почувствовал в себе не только умение обучать какой-нибудь дисциплине, но и дар убеждать в своей правоте других людей. Пока учеников.

«Не судите да не судимы будете». Не убеждайте да не убеждаемы будете?

Через некоторое время Ланфранка узнали далеко за пределами Болоньи. Город стал мал ему. И он решил отправиться на север. В тот век по дорогам Европы бродило много разного люда. Кто-то шел упрямым шагом далеко на юго-восток к гробу Господнему каяться. По тем же дорогам, с той же человеческой упрямостью, но с другими Целями шли за обозами купцы, мечтая лишь о том, чтобы не встретиться на пути своем с разбойниками: а их было еще больше, чем бредущих в Иерусалим. По тем же дорогам и тропам из крупных и мелких городов скакали на конях, либо плелись пешком люди, жаждущие знаний. То был странный век. Тяга к покаянию, стремление познать тайны мира – Тайны Бога, невиданный грабеж, жестокие распри и войны, тщетные попытки повелителей и владык создать могущественные государства, налеты викингов, остервенелая борьба в Средиземном море между мусульманами и христианами, которые вдруг, неожиданно для самих себя, усилились за счет дерзкой крови скандинавов, способных воевать и воевавших на равных с воинами Аллаха… И скромный на вид учитель, устремившийся из благополучной Болоньи в кипевшую страстями Нормандию.

Что даст Ланфранку этот поход? Почему он держал путь именно туда, где жизнь была нестабильной, опасной во многих отношениях? И на эти вопросы не мог ответить Ланфранк, устало свесивший голову над острыми коленками. Звезды в окне стали подрагивать неспокойно: утро приближалось к келье.

Ланфранк шел наудачу – на северо-запад. Днем шел, подыскивая себе доброго попутчика, иной раз и поздним вечером шел. О разбойниках он знал. В селениях и городах, мимо которых проходил учитель, было много разговоров о разбойном люде, но он был уверен, что его минует участь сия, что разбойники не позарятся на бедного тщедушного путника, в котомке которого, кроме хлеба на день да немного денег, ничего не было.

Ранней ночью, вдыхая запахи увлажненного росою леса, он шел по тропе, освещенной большой луной, и радовался чистоте неба, тоже осыпанного росой, мягкой тропе, беспечно извивающейся между стволами деревьев. Тихий, беспечно-тихий мир. Умиротворенное состояние юной души, немного бестолковой.

Налетели на Ланфранка так внезапно, что он даже не понял, зачем они все это делают, такие сильные, огромные, рычащие по-звериному?! Бандиты первым делом сильно ударили его по голове, выбили из рук суму, обхватили несчастного со всех сторон. Очень было смешно – такой маленький человечек и такие громадные бандиты! Очень было неприятно! Запах нелюбимого с детства лука вперемежку с запахом какого-то гадкого вина, потные руки, жадное дыхание, злобный голос, рыкнувший с пренебрежением, которого, как показалось в тот миг учителю, недостойна даже сильно протухшая рыба:

– Нет у него ничего! Хлеб да пара монет.

– А зачем же он ходит по ночам?! – спросил, сильно обдав Ланфранка луко-винным перегаром, державший его справа здоровяк.

Эта логика понравилась учителю, но за словом последовало дело: бандиты, озверев от неудачи, сорвали с путника недорогую его одежду, обшарили ее, не нашли ничего, пьяно удивились:

– Ты что тут делаешь?

– Иду, – честно признался Ланфранк, и это признание обескуражило разбойников.

– Деньги давай!

– Деньги в суме.

– Это не деньги!

– Нечего на него время тратить, повесим его.

Тут только понял Ланфранк, в чем дело. Настоящие бандиты напали на него, нашли его в этом огромном мире звезд, деревьев, троп, дорог, городов и сел. Неужели это возможно?!

Мысли его метались из стороны в сторону, он не знал, что говорить. Бандиты подвели его к дереву. Кто-то ударил Ланфранка в живот. Никогда его не били. Он не знал, что это такое. Может быть, поэтому не ойкнул, не застонал. Лишь ноги подвели его, ослабли.

– Мешок с дерьмом! – огрызнулся бандит справа и, видимо, по природной своей лени брякнул: – Возиться с ним еще. На дерево лезть.

– Не наш это, – согласился кто-то, и вновь Ланфранк получил сильный удар в пах, ноги его вздернулись коленками вверх, но и на этот раз голос не выдал несчастного путника.

– Тварь бессловесная, – обиделся бьющий и приказал: – Привяжите его к сосне.

Откуда-то появилась веревка, холодная, жесткая, как палка. Ланфранк не мешал бандитам. Они накрепко привязали его к дереву, зачем-то ткнули по разу коленками в живот, вмиг исчезли, будто их и не было.

И он остался один.

На небо кто-то надвинул облака. Луна, ясность, роса земная и небесная, – все сгинуло вместе с бандитами. И ясность ума затуманилась. «Зачем все это? Зачем все это деется на белом свете», – думал крепко связанный Ланфранк, чувствуя, как боль от холодной веревки, от жестких ребер дерева, от ударов в живот, от холода земли и, главное, от обиды, давит со всех сторон, сжимает душу. Обида! Обида на людей, за людей, непонимание людей – что может быть обиднее для человека, которого в Болонье уважительно называли Учителем, а здесь, в Нормандии, привязали накрепко к дереву голого?!