Бронепоезд «Гандзя» - [42]

А если кто-нибудь мимо нас шел на передовую — с какой завистью глядели на «передовика» мои бойцы!

Но что было делать? Я ждал брони из Киева, и сам не знаю, чего еще ждал. Ждал перемены к лучшему…

А пока принуждал себя ежедневно посещать комбатра и решать треугольники. «В конце концов, — говорил я себе, — будем ли мы на передовой или в тылу останемся, но артиллерийскую-то науку надо знать. Ведь без нее я по рукам связан!»

Занимались мы с комбатром только ночами, и от этих бессонных ночей я совсем осовел, меня ветром шатало. День-то я в бою, на стрельбе, глаз за весь день не сомкнешь, а тут и ночь не твоя.

Трудно мне было, и в особенности тяготило то, что я почти не встречался со своими ребятами. Как они жили, чем заполняли свое свободное время, — об этом я знал только со слов матроса, который оставался на бронепоезде моим заместителем и ежедневно делал мне короткие доклады.

Но вот однажды я услышал в команде разговор о моих занятиях. Как-то после боя, уже в сумерках, я забрался в пулеметный вагон, чтобы поспать, а потом со свежей головой отправиться к комбатру. Лежу и слышу: захрустел песок около вагона, подошли люди, потом что-то звякнуло — я догадался, что заправляют буксы.

— Спит, — сказал один, видно отвечая на вопрос другого. Я сразу узнал голос Малюги — говорил он медленно и нараспев. — У нашего командира теперь и день в ночь — не разберешь ничего… Придумает тоже: в книжках артиллерию вычитывать! Бубнит, бубнит, что пономарь над псалтырью… Да ты, брат ты мой, если хочешь дело понять, тряпку вон возьми да походи около нее, около орудии. Вот и увидишь, что к чему да как другие становятся. Может, тогда из тебя и выйдет солдат. Ох-хо-хо, — вздохнул Малюга, — завоюем мы с ним, с этим хлопцем, по три аршина земли сырой!… Ну-ка, плесни масла.

Забрякала о буксу масленка.

— А в книжках про всякое пишется, — услышал я другой голос. — Вот вчера хлопцы про тебя читали.

— Это как же так — про меня?… — В голосе Малюги прозвучало недоверие и в то же время угроза. — Какая такая книжка? Где она?

— А тебе и не прочитать ее самому, без хлопцев. Про крестьянина-середняка книжка. Кажут, середняк — це розуму богато. Кажут, на сели — первый господарь. Кажут, в державных справах… в государственных делах у середняка треба совета спрашивать.

Говоривший вдруг фыркнул и захохотал.

— Чего же ты, дура, регочешь? — сказал Малюга солидным голосом. Середняк — це фигура! Правильно про меня написано.

Задорный собеседник Малюги проговорил, давясь смехом:

— Державны справы… Государственные дела… тебе решать… Ха-ха… Малограмотный дядько! Только драться умеешь!

— Ах ты шкодливый!… Да я тебя, дурня… — Малюга угрожающе засопел.

— Сам ты дурень! Да еще старый! — вдруг запальчиво выкрикнул другой.

«Кто это? — Я прислушался и никак не мог узнать второго. В голосе что-то напоминало племянника. — Да нет, не может этого быть! Не осмелится он разговаривать так с дядей…»

Я быстро выглянул в бойницу.

Около вагона Малюга, а в нескольких шагах от него с масленкой племянник. В самом деле, племянник! А как распетушился… Красный весь от злости!

Я громко кашлянул. Оба вздрогнули и обернулись. И старик и племянник сразу потеряли свой воинственный вид и поспешили прочь. До чего это было смешное бегство!

А хлопец-то, хлопец — каково отбрил старика! И откуда только смелости набрался, ведь как разговаривает!… Не иначе как этого парня обработали в команде! Ну и дела!

Я стал устраиваться спать. «Кто же это у нас в поезде книжки читает?» С этой мыслью я заснул.

В этот раз я на редкость хорошо выспался и бодрый, свежий выскочил из вагона.

Пока я умывался под краником у тендера, матрос мне все рассказал. Оказывается, это наш Панкратов, громкочтец, в поезде орудует. Чуть ли не каждый день он ходит за пять, а то и больше, верст в политотдел, приносит оттуда литературу — книжки, газеты, листовки — и прочитывает все вслух бойцам. А неграмотных после каждой читки заставляет списывать с газеты буквы и тут же объясняет: «А — арбуз, О — орудие, П — поезд, У — ученье. Ученье свет, неученье — тьма».

— Этот Малюга-меньшой у него самый исправный ученик, — сказал матрос. Полфамилии сам карандашом выводит.

Я уже помылся и крепко растирал лицо и шею полотенцем, но тут не удержался, чтобы не брызнуть в матроса водой из краника.

— Эх ты, голова садовая! — сказал я. — Такое дело делается, а ты и не доложишь мне.

Матрос взял у меня кончик полотенца и смахнул с себя брызги.

— А как-то к случаю пришлось. Дело, думаю, небоевое…

— Как же так — небоевое? Ведь Панкратов из этого деревенского парня дисциплинированного и сознательного красноармейца делает. Чуешь ты?

Я тут же вызвал Панкратова.

Степенный и сдержанный, Панкратов весь так и просиял, когда я заговорил о его занятиях. Он показал мне список своих учеников; в списке значилось четыре человека неграмотных и малограмотных, в том числе долговязый пулеметчик, исполнявший теперь обязанности правильного, и молодой Малюга. Список был аккуратно разграфлен, и против фамилии каждого стояло по нескольку крестиков.

— Являются на уроки исправно, пропусков нету, — деловито сказал Панкратов, убирая список в клеенчатую сумку. — Вот только чернил бы нам да хоть тетрадку бумаги, а то не на чем писать.