Бродячий цирк - [31]

Аксель, должно быть, уже меня потерял. Вряд ли серьёзно расстраивается, скорее, уже забыл, как человек, потерявший в дырявом кармане какую-нибудь мелочь. Время к вечеру, погода сонно опускает на солнце веки туч. И кажется, что солнце моргает, улыбается с неба умытым пухлым личиком. Я никак не мог понять, улыбается оно всё-таки или скалится. С одной стороны дождь прекратился, и похудевшие тучи обрели подвижность, с другой — поднялся ветер, и начало казаться, что это лицо над крышами специально надувает щёки, наполняет их буйным, злобным воздухом.

— Да можешь ты сказать, отчего ты за него так переживаешь, — дёрнул меня за рукав Вилле. — Он оформил на тебя опекунство? Не оформил. Может быть, передумал. Или жену себе нашёл… детей завёл… а ты носишься.

Дело совсем не в опекунстве, хотел я ему сказать, а в том, что этот человек выбрал меня, уже достаточно взрослого, из десятков других воспитанников, из слюнявых малышей, которых обычно разбирают как горячие пирожки. Считалось, что если ты перерос цыплячий возраст и остался в приюте — а таких было очень много, — можно даже не мечтать о родителях.

Распрощавшись с братьями (Соя тут же пристал ко мне с просьбой показать цирк; я пригласил его на вечернее выступление; а Вилле, казалось, был изрядно, едва ли не больше меня, подавлен результатами поисков), я, запихав руки в карманы, брёл по мокрым улицам, изображая местного. Гуляющий по городу ветер слегка разогнал народ, затолкал в тёплые кафешки или по квартирам. Впереди, словно ракеты, маячили шпили старинного собора, притягивая туристов к шумной гавани площади, с другой стороны кричали, затеяв меж собой перебранку, чайки.

«Зелёный Камень» выглядел настоящим изумрудом на фоне ворчания природы, сияющим тёплыми гранями и запахом хлеба и мёда. За столиками ни души, зато стёкла запотели, и чувствуется, что там другой мир, с потрескиванием камина, со скрипом старинных стульев и ароматами готовящейся еды. В глубине парка ворчали лошади, тигр в клетке бродил по кругу, задевая боками прутья. Когда он переходил из одного угла в другой, повозка проседала. Я подумывал, что неплохо было бы попросить у пана Жерновича чашечку какао, когда меня перехватила Мариша и отправила обратно, искать Акселя.

— Ты ушёл вроде бы с ним? Без него не возвращайся. Передай, кстати, что все куда-то подевались. Даже не вычистили лошадей.

И я снова оказался на площади. На веселье здесь не влияла даже погода. Со сцен неслись заводной рок-н-ролл, липкий джаз, публика сидела под зонтиками на скамейках, с лотков покупался дымящийся кофе. Где-то я замечал коллег моих артистов — жонглёров или фокусников. Живых статуй не было видно, но я не особо и вглядывался, убаюканный ворчанием города на погоду. Если честно, я не смог бы сейчас вспомнить, с какой стороны огромной площади мы с Анной вчера уносили ноги.

Аксель нашёлся под опекой пана Грошека, почти там же, где я его оставил. Где-то поблизости потерялась крыша, на которой мы выступали. К торцу одного из зданий прилеплено неказистое пивное заведение, затянутое в сетку виноградных плетей — будто кормушка, прибитая к берёзовому стволу. Меню написано чернилами на выцветших, размякших газетных листах и расклеено буквально везде. Справа и слева от пивных кранов, на створках деревянных ворот, что, должно быть, закрывают на ночь стойку и щуплого хозяина. Напитки выписаны отдельно — мелом на этих же створках. Жёрдочками разбросано несколько квадратных столиков со стульями. Навеса здесь никакого нет, и в вазах с искусственными цветами плещется дождевая вода. Вокруг этой кормушки в тёплое время роится народ, как, впрочем, и вокруг любой другой в округе. Сейчас почти пусто, разве что свитер Акселя унылым пятном выделялся на границе брусчатки и газона, да плащ и бородка местного Волшебника слегка облагораживают пейзаж. Волшебник сидит на стуле, Капитан, едва не пачкая штаны землёй, прямо на камнях. Оба потягивают тёплое вино из высоких бокалов.

Мышик бросился ко мне, выставляя в улыбке зубы. На хвост налипли репьи, а между пальцами лап торчит трава. Он выглядит сейчас не цирковым псом, а вполне себе цыганским, что я ему и высказал.

— А, вот и наш беспризорник, — говорит пан Грошек. Ищет глазами ближайший столик, но тот слишком далеко, и вставляет стакан в руку Капитана, будто бы тот не человек, а подставка для стаканов, часть этого замечательного заведения. Хлопает рукавами друг о друга, вытряхивая воду. Из капюшона торчит его острый нос, и я думаю, стараясь сдержать улыбку, что он похож на цыпленка-переростка. — Не ругай собаку. Она вся в хозяина… Подойди же, юноша. Сейчас я сгружу тебе твоего патрона — я сыт им на сегодня по горло!

— Почему он сидит на земле? — спросил я, не зная, подозревать ли мне в этом какой-то глубинный смысл или списать на то, что стакан с рубиновой жидкостью был явно не первый.

— Старина Жернович не разрешает мне выпивать в этом городе где-то ещё, кроме его заведения, — заплетающимся языком пожаловался Аксель. — Поэтому я пью на улице.

— Это кафе, — замечаю я, отыскав глазами вывеску.

«Молоковоз», — значится на скошенной табличке. И точно, с боков к заведению приделаны колёса и огромные, запаянные бидоны из под молока, в которых, скорее всего, молоком и не пахнет.