Бродячий цирк - [29]

Заскрипел петлями деревянный люк в полу. Наблюдая, как рыжая макушка брата исчезает там, словно колпак Деда Мороза в дымоходе, Соя осторожно поинтересовался:

— Ты уверен, что это — его вещи? Того пана?

— Я так думаю.

— И монетка тоже?

— Там есть шнурок, точнёхонько от неё.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, это просто сов-па-де-ни-е! — доверительно зашептал мне в ухо Соя. — А вдруг она на самом деле свалилось с неба? Смотри, какая горелая… Братец-то вряд ли в это поверит. Он всегда верит тем объяснениям, которые посложнее. Наверное, когда вырастаешь старше, сложное кажется более важным.

Подавленный этой мыслью, Соя затих, и молчал до того момента, как ноги его не коснулись пола третьего этажа.

— Костя думает так же, — хмыкнул я, спускаясь следом.

Вилле уже был возле двери, за ней надрывался куньим воркованием звонок.

Открыла пожилая седоволосая пани с очень угловатым, скуластым лицом. Угловатость эта заметна и под просторной белой рубашкой. Тем не менее, улыбка на растянутом, будто распятом на какой-то раме, лице у неё вполне настоящая, мягкая, как грушевый джем, с белыми косточками зубов. В который уже раз я подумал, что характер города бросает тень на его жителей. Город за неумытым подъездным окном такой же угловатый, с мягкими изгибами каштановых ветвей.

Пахло блинами. За спиной женщины прихожая с высоким потолком, где любой шум будет долго ворочаться, как устраивающийся на ночлег кот, трогать лапами пыльную люстру и ронять на головы домашних хлопья побелки. Видно, чтобы стучать шваброй в потолок пани приходилось вставать на табуретку.

— Это же наши йолопукки, — ласково сказала она. — Что, проголодались? Вы как раз вовремя. У меня подоспели блины.

— Мы к вам по делу, — сурово сказал Вилле, изобразив на лице значительный вид и распугивая щенячье-ласковые нотки.

— Конечно, не просто так. Да вы заходите. Соя, привет… («Здравствуйте», — промямлил Соя, одновременно пытаясь вооружиться гордостью старшего брата, и в то же время отчаянно млея, расплываясь, словно масло на сковородке). — А это кто?

— А это я, — растерявшись, буркнул я.

— Это наш друг, — не терпящим возражения тоном говорит Вилле. Всё ещё пытается сопротивляться гостеприимству, собирает под рыжей чёлкой лицо в бронированный нос танка, однако почти уже побеждён, и оказывается внутри квартиры. — Его зовут Целестин.

— Целестин! Какая прелесть! Ну, проходите же, пострелята…

Нас встретили и обступили тапочки всех цветов, размеров и разной степени пушистости.

— Мы не займём у вас много времени, — надтреснутым голосом говорит Вилле. Он уже понимает, что со сверстниками может тягаться сколько захочет, но взрослые всегда могут разбить эту скорлупу таким вот сюсюкающим тоном, который любому мальчишке подходящего возраста встаёт поперёк горла.

В этот раз это сюсюканье встало поперёк горла только Вилле. Соя млел от него, как котенок, которому почесывают за ушком, а я втайне радовался падению Вилле.

— Конечно, милый, — говорит пани. — Сначала вас займу я. Толстеть мне ещё есть куда, но столько блинов ни мне, ни мужу не осилить. Вы, солнышки мои, очень вовремя подоспели. Может быть, оцените мою стряпню с профессиональной точки зрения.

У пани была совершенно замечательная кухня, с высоким стрельчатым окном, похожим на окно в замке, маленькая, и в то же время мы вчетвером расположились там вполне вольготно. Перед нами поставили по тарелке блинов, неровных, пышущих маслом и с хрустящей корочкой, и по чашке горячего малинового чая.

— Теперь рассказывайте, — снизошла до нас хозяйка.

— Целестин ищет одного господина, — сказал с набитым ртом Вилле.

Соя умчался, шлёпая огромными тапочками, в прихожую, вернулся с зонтом и беретом.

— Вот этого! — заорал он, счастливый, что может тоже как-то поучаствовать в общем деле. Берет перекочевал на голову, укутав её целиком, словно капюшон, козырёк при этом сполз на нос. Мальчик упёр зонтик-тросточку в пол, как, должно быть, видел в старинных фильмах.

— Шесть или семь лет назад, — скромно прибавил я. — Он жил в этом доме. Ну, я так думаю, что жил. У него…

— А! — воскликнула пани. — Такой, длинный, с лицом, как будто у Шерлока Холмса.

— И велосипед…

— И велосипед у него был — этакая развалюха, похожая на большого механического шершня, — она хихикает. — Всегда было слышно за целый квартал…

— Как звякает разболтавшийся звонок, — тихо-тихо прибавил я. На этот раз я её опередил.

Молчание заполнило кухню. Пылинки купались в пронизывающих огромное окно солнечных лучах. Соя зашевелился в кепке, будто рак-отшельник в глубине своей раковины. Вилле, довольный тем, что внимание женщины больше не коптит под копной песочных волос ему макушку, уплетал блины.

— Надо же, совсем вылетел из головы у меня этот пан, — сказала она. Раздосадовано улыбнулась, пытаясь отыскать ещё какие-то мелочи. — Квартира нам досталась от бабушки. Когда мы с мужем сюда переехали, нам, мягко говоря, было не до соседей. Переезд, вереницы родственников, обнюхивающих каждый угол, все дела. Просто чудо, что я вообще его вспомнила. А его имя… нет, не помню и этого.

— Куда же он делся? — спросил я.

— Куда-то переехал. Не знаю. Видно, в момент его исчезновения я была занята чем-то очень важным. Например, клеила обои. Или красила пол, — она растерянно засмеялась. — Он жил на этом этаже, в десятой квартире. Может быть, у теперешних жильцов что-то после него осталось… А зачем он тебе нужен?