Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние - [146]
Заметим, что Ганнинг обратил внимание на бескорыстие первого министра. И хотя посол сомневался в честности и откровенности Панина, о которых был наслышан, однако, был уверен в том, что тот «нисколько не изменил своему бескорыстию и что невозможно быть неподкупнее его»919.
Как бы то ни было, но императрица высоко и по достоинству оценила заслуги своего министра. В конце сентября 1773 г. Екатерина, отмечая годовщину своей коронации, желая доказать графу Панину свою признательность за то, «как он оправдал ее доверие исполнением возложенной на него обязанности воспитателя великого князя», пожаловала ему в вечное владение имение, приносящее 30 тыс. руб. годового дохода, а также назначила ежегодную пенсию в 30 тыс. руб., кроме 14 тыс. руб., составляющих его жалованье как министра иностранных дел. Кроме того, ему предоставили выбрать в Петербурге дом, который для него приобретут. На убранство дома было обещано выделить 100 тыс. руб., на покупку серебра – 50 тыс. руб. Ко всему прочему, в продолжение года ему позволят пользоваться придворным экипажем и погребом920. Судя по всему, Екатерина II не только благодарила Панина за его прошлые заслуги, но и как бы подготавливала действующего министра к предстоящей отставке.
Каким представил графа Панина на страницах своей корреспонденции Джеймс Гаррис? Поначалу министр произвел на дипломата самое благоприятное впечатление. Гаррис хвалил его «прекрасное сердце» и сообщал в Лондон, что Панин с братом «известны своей честностью», и не сомневался, что при участии Григория Орлова, торжество панинской партии «будет иметь самые благие следствия для империи»921. Гаррис надеялся, что сближение Панина с Орловым, известного своими англофильскими предпочтениями, пойдет на пользу интересам Великобритании. И оснований для надежд посла в ту пору имелось достаточно, поскольку, как он писал, граф Панин и князь Орлов, «бывшие до сих пор врагами непримиримыми, теперь сделались величайшими друзьями»922. Однако очень скоро Гаррис изменил свое отношение к первому министру, когда убедился, что тот не только не симпатизировал англичанам, но преследовал интересы Пруссии. «Граф Панин ни в каком отношении не дружественен к нам, – писал дипломат приятелю в Копенгаген 4 июля 1779 г., – он всякую идею получает от Его Прусского Величества и принимает ее, не подвергнув ни размышлению, ни разбору»923. Неудивительно, что характеристики Панина в оценках Гарриса, чаще всего стали носить негативный характер.
Гаррис отмечал «необыкновенную леность и рассеянную жизнь» первого министра, его желание избавить себя от лишних хлопот. На взгляд посла, Панин уделял государственным делам немного времени. О делах империи «он заботится также мало, как будто бы они вовсе до него не касались». Хитрость, считал англичанин, являлась основной чертой его характера924. И хотя Панин ежедневно принимал Гарриса в своем доме «с полным радушием и уважением», посол ему не доверял925.
По мере того, как дипломат сталкивался с твердой позицией Панина в отстаивании интересов российского государства, что шло в разрез с целями британского посла, высказывания Гарриса о нем становились все резче. 7 августа 1779 г. он сообщал в Лондон: «Я с прискорбием должен сознаться, что при ближайшем знакомстве с графом Паниным я нахожу, что он пользуется репутацией, совершенно отличающейся от его настоящего характера, и что в нем нет ни способностей, ни откровенности, ни политических правил, которые публика ему приписывает»926.
Гаррис внимательно наблюдал за взаимоотношениями Панина с императрицей. В депеше в Лондон от 24 мая 1779 г. он отмечал: «Граф Панин, к которому императрица никогда не имела искреннего расположения, теперь сделался предметом ее ненависти … Вследствие этого недоверия государыни к нему, а также его собственного странного характера становится весьма затруднительно вести с ним дело, ибо, хотя слова «прямота» и «откровенность» не сходят у него с языка, но, мне кажется, он мало соображает с ними свое поведение»927.
Негативное отношение Гарриса к графу Панину наиболее ярко проявилось в его послании к лорду Стормонту от 15 июня 1780 г. «Я имею самые сильные доказательства упорной, систематической ненависти графа Панина; его озлобление против Англии, накапливавшиеся в течение десяти или двенадцати лет, теперь разразилось со всем ожесточением врага, который так долго принужден был скрываться под маской друга. Он мстителен и злопамятен, – продолжал Гаррис. – Он оказал мне честь, включив меня … в общую анафему, произнесенную им против всей нации»928. Гаррис не раз упрекал Панина в негативном отношении к Англии. «Когда произошла попытка сжечь русский флот, всякий стал приписывать этот поступок тому народу, к которому питал нерасположение, – писал дипломат в Лондон 21 июля 1780 г. – Граф Панин обвинял в том английский моряков и убедил в этой мысли великого князя»929.
Желая избавиться от неудобного «переговорщика», Гаррис попытался очернить первого министра в глазах императрицы. Во время одной из бесед с Екатериной в декабре 1780 г. посол заявил, что первый министр является ее самым опасным врагом. Он «поклялся посеять вражду» между Британией и Россией, вполне подчинившись «потсдамским интригам». Граф Панин преследовал своей целью союз с Францией и «вполне предан королю прусскому», которому служит больше, чем императрице. Разумеется, подобные обвинения Гарриса не могли оставить Екатерину равнодушной. И если в начале беседы она утверждала, что «хорошо знает Панина», и что его интриги не производят на нее «никакого влияния», то в конце разговора уже категорически заявила: «Не поручайте ему ничего, кроме письменных объяснений, тогда ему нельзя будет ничего переменить. Если же он скроет от меня истину, я его выгоню»
