Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние - [145]

.

Кэткарт не раз заверял свое руководство в «правдивости, искренности, твердости и благонамеренности» Панина, в руках которого, по его мнению, сосредоточилась вся власть. В то же время посол признавал, что этот человек «самый сдержанный … и непроницаемый», какого ему только доводилось видеть.

Поначалу дипломату казалось, что положение Панина при дворе незыблемо. «Влияние Панина совершенно утвердилось, – свидетельствовал он в мае 1769 г. – Это единственный известный мне человек, способный исполнять возложенную на него должность с надеждой на успех»911. Но уже через несколько месяцев ситуация изменилась, влияние Панина на императрицу ослабело, на что обратил внимание и дипломат. «Граф Панин, – писал он, – от природы ленив, а в настоящую минуту раздражен и показывает вид, будто относится ко всему равнодушно … это обстоятельство совпадает с его … отчаянием вследствие невозможности вернуть прошлое». Все это производит «полный застой в делах». В прежние времена, по словам Кэткарта, Панин «в высочайшей степени обладал доверием императрицы», но это доверие постепенно ослабевало, «вследствие недостатка деятельности с его стороны». Посол предполагал, что министр не пользуется больше уважением912. Впрочем, Панин так и не был отправлен в отставку, как предполагал дипломат. Его разногласия с императрицей носили временный характер. Более того, императрица отблагодарила своего министра за верную службу и в октябре 1770 г. пожаловала ему орден св. Георгия первой степени и 2500 душ крестьян913.

Некоторые детали личной жизни Панина нашли отражение в депешах послов Макартни и Ширли. Так Макартни чрезвычайно заинтересовала новость о сердечной привязанности Панина – даме «необычайной красоты и живого ума, развитого путешествиями и украшенного всеми совершенствами образования». «Я не предполагал, – замечал посол, – что эта страсть Панина повлечет за собой серьезные последствия и думал, что … она будет непродолжительна, а потому до сих пор и не считал нужным говорить о том.. но теперь страсть эта достигла таких размеров, что я не могу долее обходить ее молчанием, тем более, что как сама дама, так и друзья ее употребляют самые хитрые уловки для того, чтобы не дать остыть этому чувству»914.

Казалось бы, какое дело послу иностранной державы до сердечных дел высокопоставленного российского сановника? Оказывается, что от этого происходили «все дела в застое», а сам Панин начинал «терять уважение общества», не желавшего простить человеку его лет, положения и опыта «нескрываемую юношескую страсть». Враги Панина не преминули воспользоваться этим случаем для того, чтобы «выставить на вид неприличие и дурной пример такой слабости в министре Ее Величества и воспитателя наследника престола», констатировал Макартни 915. Как видно, любовная привязанность сановника действительно могла серьезно повлиять не только на его собственное положение в великосветском обществе, но и на внутреннюю политику государства, интересы которого он обязан был денно и нощно защищать.

В одном из первых своих донесений в Лондон Генрих Ширли обратил внимание на то, что Панин «отдает себя в руки врагов своим неосмотрительным поведением»: частых встречах с одной дамой. Панин «так неосторожен в своих посещениях, и так часто видится с ней, что врагам его представляется в настоящую минуту прекрасный случай для того, чтобы положить основание его падению», – писал дипломат. Недоброжелатели пытаются удалить Панина от великого князя, заменив его другим лицом, констатировал Ширли. Вскоре выяснилось, что загадочной сердечной привязанностью министра являлась Анна Петровна Шереметева, и что Панин, будто бы собирался на ней жениться. На взгляд дипломата, эта женщина отличалась необыкновенной красотой и «почти безграничным честолюбием». Однако матримониальным планам министра не суждено было сбыться: в мае 1768 г. невеста Панина скончалась от оспы. Ширли писал: эта молодая девица обладала необыкновенными достоинствами и красотой, а также владела громадным состоянием. Панин так любил ее, «что за него нельзя не опасаться»916. Дипломат оказался прав. Панин, действительно, очень тяжело переживал внезапную кончину своей любимой, память о которой сохранил на долгие годы.

Характеристику Н.И. Панину давал в своих донесениях также Ганнинг. В одном из первых депеш в Лондон он утверждал, что постарается «тщательно избегать всякого случая возбудить подозрение или малейшее неудовольствие Панина»917. Наблюдая за деятельностью министра, а также расстановкой сил при дворе императрицы, посол высказывал предположение, что глава внешнеполитического ведомства пожелает оставить должность, «слишком для него утомительную», что позволит его врагам лишиться противника в Совете. Один из таких недоброжелателей Панина являлся, по мнению посла, Григорий Орлов. И между ними нередко происходили стычки. В послании Саффолку от 28 мая 1773 г. Ганнинг сообщал, что Панин, «имея в виду оклеветать князя Орлова, вступал в интриги, недостойные ни его звания, ни его характера». Тем самым он рассчитывал, что сможет укрепить свою власть, и даже намеревался отказаться от должности в случае возвращения «любимца»