Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - [17]

Кроме того, мы начали болезненный процесс восстановления разрушенной общественной структуры. Больше года в этих районах царила власть не закона, а силы, поэтому требовалось ликвидировать последствия множества прежних ошибок и личных обид. В сопровождении небольшой личной охраны я много ездил по ближним деревням и поселкам, ставил стол посреди улицы и с помощью приходского священника и местного старосты выслушивал и разрешал споры, как общественные, так и личные: от угроз и причинения вреда до присвоения и захвата хутора. Апелляции не допускались. Невозмутимые английские солдаты, стоявшие у меня за спиной с примкну-тыми штыками, ставили мои решения выше любых сомнений. Одно или два дела по вопросам собственности я передал законному суду, но в каждом случае обе стороны возражали, заявляя, что предпочитают немедленное решение. Троих убийц я отправил в суд, который созвал сам под председательством одного старого русского офицера, но его так пугала перспектива приговорить их к казни, из страха, что они могли оказаться большевиками – это слово наводило ужас на всех, – что мне пришлось отправить их в другой район, чтобы сделать возможным законное решение. Рассказы о моих действиях так быстро распространились, что стало затруднительно, если вообще возможно, тщательно и эффективно разбираться с возрастающим день ото дня потоком истцов. Я начал понимать, почему в более цивилизованных обществах судебное производство делают таким дорогим. Русский крестьянин либо чрезвычайно склонен к сутяжничеству, либо ошибочно принял свободное английское здравомыслие, которое пришлось ему по вкусу, за свободную систему правосудия.

Мне было очень лестно слышать, что эти люди предпочитают, чтобы английский полковник разрешил их спор, чем отложить его для решения в русском суде. Это была самая интересная работа, которую мне пришлось выполнять в этой стране. Разбирательство даже самого простого дела позволяло мне увидеть изнутри многие русские институты, понять особенности которых иначе можно было, только потратив годы на изучение книг. Я узнал, чем отличаются права крестьянина от прав казачьего круга. Закон тайги давал знания сам по себе. А возможность наблюдать вблизи взаимоотношения родственников от самых высоких до самых низких слоев давала представление о русской семейной жизни со всем ее романтизмом, средневековыми ограничениями и грязной подноготной из насилия и суеверий. На самом деле я так увлекся этой работой, что мне было очень жаль оставлять ее из-за более срочных и важных дел.

Теперь силы союзников в Забайкалье выполнили свою задачу рассеять силы беззакония и достигли определенного прогресса в восстановлении управления. Но чтобы эта работа велась более сосредоточенно и приносила заметные результаты, она должна была подчиняться не союзному командованию, а другому центру, вокруг которого она могла бы консолидироваться и от которого можно было бы ждать руководства и поддержки. Сибирское правительство было сформировано из оставшихся представителей старого режима и наиболее ярких членов партии социалистов-революционеров. Однако оно не пользовалось авторитетом, а его решения не всегда свидетельствовали о благоразумии. Эти важные люди почти ничего не сумели сделать, но даже они не могли существовать без руководителя, и вопрос заключался в том, как можно обеспечить им этого руководителя. Союзники взяли под контроль дальневосточные области, но, чтобы осуществить свои цели и расстроить планы Германии, требовалось быстро расширить зону их контроля до Урала, а если можно, то и дальше.

Блестящие успехи чехов на время привели силы террористов в замешательство, но одной мысли о том, чтобы получить в награду беззащитную богатую Россию, было достаточно, чтобы воодушевить их и придать им новых сил. Для того чтобы сделать помощь союзников эффективной, требовалось переместить их действия ближе к реальному центру конфликта, поэтому Екатеринбург и Омск казались единственно возможными центрами, подходящими для размещения сил и осуществления дальнейших шагов по реализации планов союзников. Справедливость этого предположения признавали все, однако в отношении того, каким путем это должно быть достигнуто, каждый имел свои взгляды.

Япония, твердо обосновавшаяся на земле столь желанных для нее приморских областей, без энтузиазма смотрела на предложение, что она должна оставить самый лакомый кусок ради того, чтобы снять напряжение на фронте, который ее не интересовал. Возможное падение Парижа под ударами Германии не имело для нее никакого значения по сравнению с американским контролем над Китайско-Восточной железной дорогой или присутствием во Владивостоке.

Америка не до конца определилась в своем мнении, какая часть Дальнего Востока для нее наиболее ценна, но хотела быть дружелюбной ко всем и получить от этого максимум. Ее армии находились на Западном фронте, но ее глаза были устремлены на восточную часть Тихого океана. И в конце концов, не лучше ли оставаться там, где ты мог бы присматривать за другими?

Кто стал бы думать о том, чтобы перемещать войска с базы на 6 тысяч миль через полувраждебную страну? Смогут ли они преодолеть многочисленные трудности и опасности, которые непременно встретятся на этом пути? И если смогут, то кто даст гарантию, что их ждет доброжелательный прием? А если нет, то как можно будет избежать страшной катастрофы? Таковы были проблемы, которые требовалось разрешить, чтобы после принятия решения никогда не вспоминать о них.