Бриллиантовый шепот - [27]

«Пустая затея, – продолжал размышлять Григорий, – даже если останусь цел и окажусь в Риге, ничего не смогу сделать. Не смогу обратиться в справочную службу, сразу привлеку к себе внимание, да и отца, наверное, уж нет в живых, а Лиза давно вышла замуж и сменила фамилию, если даже предположить, что они осели в Риге. Но это вряд ли, отец говорил, что Рига – это временно, он хотел двинуться дальше, в Европу. Что же я тогда наделал!»

И снова перед его глазами возник заснеженный перрон, на который он, Николай Зотов, делает самый роковой шаг в своей жизни.

Глава 19

И снова жизнь сделала крутой вираж. Советская Армия вошла в Ригу. Сколько уже было таких поворотов в судьбе Лизы? Ее поколение пережило столько войн и революций, что мирные годы казались редкими передышками. Люди, не хотевшие ни воевать, ни переделывать мир, оказались втянутыми в кровавый круговорот. Им ломали жизни, убивали ради счастья человечества или превосходства нации, не спрашивая, волнуют ли их эти вопросы. Впрочем, «вершителей судеб» эти проблемы тоже не волновали. «Жадность и зависть движут людьми» – сколько раз вспоминала Лиза тетины слова. Четыре года войны сильно изменили ее. И следа не осталось от веселой молодой женщины, радующейся жизни, полной надежд. В душе была пустота, день был заполнен вопросами: «Как добыть побольше еды для Маши, не попасть в руки патруля, чтобы не отправили на работы в Германию, где взять ботинки взамен прохудившихся?» Ресторан, в котором она работала, разбомбили. К счастью, это произошло ночью и никто не пострадал. Но Лиза с дочерью остались без продуктов и средств к существованию. И снова сумасшедшие метания по полуразрушенному городу в поисках работы. Радовало одно – немцев выбили из Риги, повсюду слышалась русская речь. И опять Лиза не переставала удивляться человеческой природе. «Оккупанты, сволочи…» – других слов не находилось все у тех же добропорядочных врачей, учителей и лавочников, недавно пластавшихся перед немецкими солдатами. Они не хотели помнить четыре года унижений, арестов, расстрелов, комендантских патрулей. Немцы – культурная нация, а все, что творилось эти годы – издержки войны. Зато «русские» – о это исчадия ада! По городу ползли слухи об арестах и изнасилованиях в таких количествах, что уже надо было зачислять в жертвы советских солдат древних старух и грудных младенцев женского пола. Мужчины, служившие в рядах карателей, с удовольствием выполнявшие свои необременительные функции по расстрелу стариков, женщин и детей, но не успевшие бежать с немцами, прятались в лесах, на отдаленных хуторах. Ночами в городе слышны были выстрелы.

День прошел в бесплодной беготне. Измученная Лиза сидела в старом кресле, держа на руках Машеньку и сочиняя для нее очередную сказку. Она даже не замечала, что в ее сказке Соловей-разбойник женился на Василисе Прекрасной. Мысли ее были далеко. Собственно мысль была всего одна: «Что делать завтра?» Резкий стук, а скорее, барабанная дробь в дверь заставила ее подскочить на месте. Маша не испугалась. В ее коротенькой жизни даже грохот разрывов и звуки стрельбы были обычным явлением.

– Кто? – спросила Лиза.

– Лизка, открывай! – раздался за дверью такой знакомый вопль.

– Люба! Любочка! Жива!

– А с чего мне помирать?

Подруги обнялись, отстранились, опять обнялись. Люба схватила Машеньку и закружила с ней по комнате.

– Совсем барышня! А как Екатерина Алексеевна?

– Тетя умерла тогда…

– Прости, Лиза.

Лиза рассматривала подругу. Люба сильно изменилась, постарела, в ней появились несвойственные ей прежде ухватки, какой-то налет нарочитой бесшабашности и даже грубости. «Я, наверное, тоже сильно подурнела и огрубела, – грустно подумала Лиза, – только не замечаю этого».

– Ну, рассказывай, – произнесла она вслух.

– А что рассказывать? Сама понимаешь, медсестра во фронтовом госпитале – не самое лучшее место для женщины. Спасибо, жива осталась. Такого насмотрелась – вспоминать не хочется.

Люба уселась на диван, прижимая к себе Машу.

– Из Риги мы тогда выбраться успели, – закурив и выдохнув дым в сторону от ребенка, начала она, – поезд был санитарный, везли больных из госпиталя, врачи ехали с семьями, сестры. На крыше – красные кресты величиной в вагон. Днем нас разбомбили…

Лиза даже не удивилась. Лишь вспомнила вновь слова Екатерины Алексеевны и рассказ Пети о смерти брата.

– Какие же мы наивные тогда были. Вагоны горели вместе с людьми, врачи и сестры метались, не зная, что предпринять. Их расстреливали с воздуха.

Люба замолкла.

– Любочка, может не надо… – нерешительно произнесла Лиза.

– Нет, не обращай внимания. Просто это было мое боевое крещение так сказать. Засело в памяти. Я видела вещи и пострашнее, но расстрел медицинского состава – это запомнилось навсегда.

Помолчала.

– Бичаюкис погиб тогда.

Лиза охнула.

– Он с больными был, а семья в другом вагоне ехала. Ну и накрыло их. Он бросился к своим девочкам, а тут очередь… Может, и к лучшему. Не видел, что от семьи осталось.

– Кто остался – немного нас выжило, муж мой тоже уцелел, пошли пешком по путям, надеясь выйти к своим на ближайшей станции. Больные, кто мог, шли сами, остальных тащили по очереди на носилках. Только их все меньше и меньше становилось, – бесстрастно рассказывала Люба. – Санитары разбегались, медсестры, врачи некоторые, из уцелевших, тоже ушли – решили вернуться в Ригу. Не знаю, вряд ли дошли. До станции нас добралось двадцать девять человек. Представляешь, – двадцать девять человек из всего огромного поезда!