Бремя секретов - [3]

— Русско-японская война дала Америке хорошую возможность захватить Азию, так ведь?

— Да. Противостояние Японии и Америки началось задолго до атаки Перл-Харбора.

— Почему бы им не оставить друг друга в покое? Зачем продолжать войну?

— Войну вел империализм.

— Папа никогда не соглашался с теми, кто оправдывал американцев и утверждал, что правда на их стороне.

— Оправдания придумывают для того, чтобы защититься от обвинений.

— А как же правосудие?

— Правосудия не существует. Есть только истина.

Мама пила воду из стакана маленькими глотками.

— Однако, — продолжила она, — после войны американцы установили в Японии демократию. И японцы полагают, что им повезло: было бы гораздо хуже, если бы их завоевали русские, ведь в этом случае страну разделили бы на две части, как случилось с Кореей и Германией.

— И расплатой за это были атомные бомбы?

— Ты циничен. На конференции в Потсдаме, еще до взрыва атомных бомб, Трумэн вместе с остальными союзниками обещал демократизацию Японии.

Тут мой сын перебил ее:

— Но ведь американцы хотели сделать Японию своей колонией, разве не так? Вы же сами знаете, что после войны дедушка был пастором в Японии: это он сказал мне такое.

Мама прикрыла глаза, скрестив руки на груди. Сын встал и подошел к окну, чтобы опустить штору. На улице стемнело. Потом он снова сел рядом с мамой и сказал:

— Разве вы не держите зла на американцев? Вся ваша семья пострадала от атомной бомбы. А вы как будто защищаете их. Не понимаю.

Мама не ответила. Она рассеянно смотрела в стену.

— Знаешь ли ты, — наконец сказала она, — как японские военные вели себя в азиатских колониях? «Жестокие, грубые, злые, бесчеловечные, садисты, дикари…» Вот слова людей, пострадавших от их рук. Возможно, победа японцев в войне привела бы к необратимым последствиям. Многие радовались их поражению. Напомню лишь, что они убили более трехсот тысяч китайцев, прежде чем оккупировать Нанкин. Они не пощадили не только солдат и заложников, но и мирных безоружных жителей. Они изнасиловали женщин и потом всех их прикончили. Погибли даже дети семи-восьми лет.

— Это просто чудовищно.

Мой сын был потрясен. Он долго сидел, сжав голову ладонями.

— Но даже это не оправдывает использования атомных бомб. В них не было необходимости. Американцы могли предотвратить катастрофу.

Мама молчала. На кухне зазвонил телефон, прикрепленный к стене. Я сняла трубку и услышала голос маминого адвоката. Я позвала маму, и она медленно подошла к телефону. Выслушав все, что говорил адвокат, она ответила: «Превосходно. Спасибо». И повесила трубку. Тогда я сказала:

— Заварю тебе мяты. Потом мы пойдем домой.

— Спасибо, Намико. Сегодня я засну быстро, мне даже не придется глотать снотворное, — улыбнулась она и, вернувшись в свое кресло, продолжила разговор с внуком.

Чуть позже я принесла маме чашку мятного настоя. Сын по-прежнему расспрашивал ее о войне, и мама терпеливо все ему объясняла. Он спросил:

— Что за душой у тех, кто приводит нас к таким катастрофам? Скорее всего, ненависть, или расизм, или жажда мести.

Потом они долго молчали. Только тикали часы. В темпе moderato.

Затем мама сказала:

— К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать.

— Вы верите в судьбу?

— Да, — ответила мама. — Человек умирает по велению судьбы.

— По велению судьбы? Даже дедушка умер по велению судьбы?

Вместо ответа мама сказала:

— Я устала. Сегодня я хочу лечь спать пораньше.

Она поднялась с кресла и направилась в сторону ванной. Мы слышали, как в дом вошла госпожа С. Я закрыла книгу, содержания которой уже не помнила. И, положив книгу в сумку, позвала сына:

— Пойдем.

Когда мы собрались уходить, мама сказала, укладываясь в постель:

— Есть жестокость, которую невозможно забыть. Я пережила нечто более страшное, чем война и атомная бомба.

Я вглядывалась в ее лицо. «О какой жестокости ты говоришь, мама?» Вопрос готов был сорваться с моих губ, но я сдержалась. Сын поправил одеяло на ее кровати. Он больше не задавал ей вопросов. «Доброй ночи, бабушка», — попрощался он. Мама протянула руку и погладила его по голове. «Доброй ночи», — улыбнулась она.

На следующее утро она умерла. Когда мы с сыном пришли, ее врач и госпожа С. были уже в доме. Смерть наступила внезапно, однако мамино лицо казалось спокойным и безмятежным.

— Думаю, она ушла с миром, — сказал врач.

Госпожа С. кивнула.

* * *

— Сюда, госпожа.

Меня вызвал мамин адвокат. Вхожу к нему в кабинет, расположенный рядом с приемной, где секретарша стучит по клавишам пишущей машинки. Читаю документы, касающиеся наследства, и почти не глядя ставлю свою подпись, потому что мама уже показала мне все бумаги. Дело продвигается быстро, пока адвокат не протягивает мне два конверта, на каждом из которых надписано имя. В одном, с моим именем, похоже, лежит книга. Второй конверт не такой толстый и адресован человеку, которого я не знаю. Рядом с незнакомым именем несколько строк, предназначенных для меня: «Когда отыщешь моего брата, передай этот конверт ему в руки. В противном случае сожги его».

У меня есть дядя? Но кто он? Мама говорила, что она была единственным ребенком в семье, как и я. Где же ее брат? Как его найти? И почему только теперь? Странно… Я смотрю на адвоката. Сомневаюсь, что мама могла рассказать ему о своем брате, о котором ни разу за всю жизнь не упомянула собственной дочери. С какой стати расспрашивать незнакомого человека о моих семейных делах? Неуверенным голосом я произнесла: