Бремя: История Одной Души - [67]

«Ну и уйди к тому, кого любишь...» — услышала она чей-то голос.

Ванесса подошла к телефону, не рассуждая, не анализируя, и, в каком-то неотвратимом наваждении, набрала номер... Послышался долгий, протяжный гудок, потом другой, третий, за ним включился автоответчик: Андрей не поднимал. Она положила трубку почему-то с облегчением. Так тому и быть. Но через две минуты телефон зазвенел, и, вздрогнув от неожиданности, не ответив сразу, она смотрела на кричащий аппарат в ступоре и страхе. Звенело и требовало чего-то и сердце ее.

— Алло... Кто это? — подняла и спросила, уже зная, кто это был.

— Ты звонила?

— ... ... ...

— Я знаю, что ты звонила. Мой домашний подключен к сотовому, твой номер высветился минуту назад. Я — сейчас не дома, у Майкла... Как ты? Я с ума схожу, скажи, что мне делать? Я уже все передумал, мне нужно увидеть тебя. Давай уедем домой. Как долго ты будешь мучиться так? И меня мучить... Прошу тебя, не клади трубку... скажи, хоть что-нибудь.

— Я жду ребенка.

И воцарилось молчание. Потом, не думая о последствиях, не думая вообще ни о чем и движимая одним только отчаянием, сказала:

— Я — беременна...

— Это — мой ребенок? — и голос сжался, задрожал.

— Твой. Забери нас.

— Я буду у тебя через полтора часа, самое многое,— и Андрей положил трубку.

* * *

Гроза в горах — прелюдия к концу света. Содрогаются от могучих раскатов грома и выстрелов слепящих молний небеса и будто рыдают над трагедией рода человеческого, как и в день его первого грехопадения. Гневается небо на людей, обративших любовь в низкую страсть, жертвенность — в эгоизм, смирение — в гордыню. Смыкаются в сплошном потоке ливня спины гор, и набухает влагой земля и скользит в неизвестность. Кажется, стихия не кончится, а продолжится до того самого дня, пока не растопится до последней капли зло вокруг. Неуютно смятенному путнику-водителю в грозу, подстерегает его каждую минуту опасность. Машина не едет, а плывет, как в аквариуме, хотя дворники напрягаются до предела и стонут от натуги и тщетности: не смыть им со стекол безостановочные потоки, хлесткие и беспощадные, как волны океана. Дорога — черная змея, то изгибается под колесами, то исчезает совсем, не создавая трения, необходимого для движения, и тогда путник отдается на одну лишь милость Божью. Тогда понимая, как ограниченна и ничтожна его воля, затихает он, как послушный школьник, постигая мнимость и иллюзорность власти своей.

Андрей спускался по горному хайвэю в город. Сердце его колотилось бешено, в такт дождю, и разряжалось вместе с молниями. Он сам как будто превратился в природное бедствие, в голове звучало: «Твой ребенок... забери нас... твой ребенок... я жду ребенка... забери нас...». Есть судьба, все суждено, от первого вздоха, до последнего... И он, зная это, приехал сюда за судьбой своей. Как теперь все будет? Будет так, как и должно быть. Я увезу их. И от мысли, что у него появится ребенок, защипало в глазах. Ведь это такая радость — ребенок, твое продолжение... И вспомнил об уже рожденной своей дочери, и совесть уколола: никогда он не испытывал к ней отцовских чувств. Теперь он все поменяет, и, конечно, Ивана примет первую его дочь тоже. Отныне он все поправит в своей жизни, потому что обрел новый смысл, понял, что значит потерять любовь и найти ее снова.

Гроза не унималась, но машина послушно держала ровную, хорошую скорость, всего час отделял Андрея от счастья, и уже чувствовалась его близость, как поздней затянувшейся зимой вдруг ощущается враз всеми чувствами приближение весны. Дорога круто пошла вниз, завиляла между скалистыми холмами, по обеим сторонам ее поднялись огромные металлические сетки, преграждающие доступ горным животным к хайвэю. Андрей изучил за последние месяцы этот спуск, как пять своих пальцев, возил Майкла, который всегда находился во хмелю, сам ездил к нему часто, два-три раза в неделю. Единственное, что мешало ему прибавить скорость — непрекращающийся ливень. Он думал, что сейчас, наверное, уже вернулся домой Артур, и ситуация окажется гораздо более сложной. Не был он пока готов к разговору с ним, не из-за трусости, нет, а из-за неопределенности, в которой оказалась его любимая, хотя верил, что выяснение рано или поздно должно состояться. Андрей впервые сочувствовал Артуру, даже завидовал ему за его способность любить, сильно и жертвенно. Он даже отчасти признавался себе, что любовь Артура открыла и ему самому глаза на то, каким должно быть настоящее чувство — не рассуждающим и не спрашивающим ничего взамен. Так, говорят, и Бог любит, думал он, и почему-то при этом вспоминал бабу Пашу, ее избу с Образами на стенах и ее наивную уверенность, что «Господь ей правильную жизнь уготовил, а несчастья случились от того, что она себе лучше вздумала устроить»: странные воспоминания для закоренелого атеиста. А ведь баба Паша права: и ему было дано все, что нужно, та, единственная женщина, которую только и следовало беречь. Но он не оценил. Не понял. Ведь, как, оказывается, мало знал и понимал! Членил все на части, сравнивал, подгонял, а целого не видел. Стремился изведать новый успех, новые впечатления, новые страсти и пропустил главное — себя. Но теперь все будет иначе, теперь есть у него, во имя чего стоит меняться и жертвовать собой...