Брегет хозяина Одессы - [7]

– Ну, я тебя слушаю.

– Сережа, несмотря на все, что произошло, ближе, чем ты, у меня нет человека, – начал Ивашов-старший. – Если со мной что-то случится, я не хочу оставить тебя ни с чем.

– Ах, вот оно что… – Сергей встал так резко, что на столе звякнули приборы. – Дорогой так называемый папа, вы не знали меня восемнадцать лет, и я от этого не умер, хотя только с годами понял, как была права мама, не желавшая нашего общения. Вы предали нас, а предательство – страшный грех. Теперь вы хотите купить мое расположение, но мне ваши деньги не нужны. Оставляйте наследство очередной жене, которая ради него и вышла за вас. Я же не возьму ни копейки.

Отец покраснел и нервно скомкал салфетку.

– Сережа, ты не дал мне сказать, – запинаясь, выдавил он. – Дело не только в наследстве… Я хотел поделиться с тобой…

– Не надо, умоляю, – Ивашов открыл бумажник и бросил на стол пятитысячную купюру. – Сегодня я угощаю. Прощайте. Вы поняли? Именно прощайте, а не до свидания.

– Сережа… – отец порывался встать, но назойливый Микки-Маус усадил его обратно. Покидая зал кафе, молодой человек увидел, что Ивашов-старший дрожащими руками поднял бокал и поднес ко рту.

Оказавшись у машины, он нервно открыл дверцу и забрался на водительское сиденье. Его так трясло от гнева, что он не решился сразу включить зажигание. В таком состоянии нельзя ехать, необходимо хотя бы немного успокоиться. Сергей сжал кулаки так, что хрустнули суставы, и тихо выругался:

– Негодяй. Какой же негодяй!

Истошные крики словно перебили его мысли, непрошеными гостями влетели в салон, и Ивашов, подняв глаза, увидел, как из ресторана выбегают испуганные люди. Толпа вытолкнула на улицу и менеджера, державшего мобильный возле уха и старавшегося перекричать людей:

– «Скорая»? Приезжайте скорее. Одному из наших посетителей плохо.

Позже Сергей не мог объяснить, почему он сразу понял, что «Скорую» вызывают его отцу: всего несколько минут назад мужчина был вполне здоров. Какая-то сила будто подняла Сергея, вынесла из салона и подтолкнула к ресторану. Менеджер смотрел на него глазами, расширившимися от ужаса:

– Ваш отец! Ему внезапно стало плохо.

Молодой человек, как вихрь, влетел в зал и подбежал к столику, за которым еще недавно сидел с ненавистным ему человеком. Отец лежал на полу, на посиневшем лице застыло страдание, скрюченные пальцы словно продолжали царапать ковер, а на фиолетовых губах белела пена.

– Отец! – Сергей наклонился над ним, потряс за плечи, потом приложил палец к артерии на шее. Пульса не было. Менеджер топтался возле них, наблюдая за каждым движением.

– Где «Скорая»? – спросил молодой человек и вдруг заорал, не узнавая своего голоса: – Почему так долго?

Глава 3

Вознесенск, 1965

Следователь Геннадий Беспальцев, высокий худой мужчина с пронзительными серыми глазами, лучшие оперативники отделения – Максим Вдовин, блондин лет тридцати с круглым румяным лицом и волнистыми золотистыми волосами, чем-то напоминавший Есенина, но стихи его не любивший и злившийся, когда ему указывали на это сходство, Андрей Горемыкин, крепкий мужичок средних лет, уже начавший лысеть, и пожилой седой судмедэксперт Дмитрий Степанович Панков, которого все называли не иначе как Степаныч, склонились над трупом часовщика.

– Что ж, труп пожилого мужчины, – констатировал Степаныч, глядя на потерпевшего, и повернул голову покойника. – Смотри, Гена, на лице гематомы. Но это еще не все. Поглядите-ка сюда. – Длинным худым пальцем он указал на запястья с довольно заметными потемневшими пятнами. – Не иначе как следы от веревки.

– И не только, – перебил его Беспальцев, кивнув на вздувшиеся красные волдыри. – Это ожоги, правильно, Степаныч?

Судмедэксперт усмехнулся и почесал седую гриву. Горемыкин посмотрел на старика с завистью: вот как бывает в жизни, ему уже за шестьдесят, а волосы густые, как у мальчишки, только белые. А ему едва стукнул сороковник – и уже не голова, а колено!

– Верно говоришь, – кивнул Панков. – Общение со мной тебя многому научило. Может, и вывод сам сделаешь?

– Вывод сделал бы и начинающий следователь, – Геннадий улыбнулся, показав ямочки на щеках. – Часовщика пытали. Судя по тому, что больше никаких следов ты не обнаружил, старик скончался от болевого шока. Шутка ли – такие пытки в его возрасте! Тут и у молодого сердечко может не выдержать. А вот кому и зачем понадобилось мучить Гольдберга и что хотели узнать – вот в чем вопрос, как сказал когда-то Гамлет.

– От ответов на подобные вопросы меня уволь. – Степаныч, кряхтя, поднялся с колен. – Это уже в твоей компетенции.

– Разумеется, – согласился Беспальцев. – Если что-то подбросишь после вскрытия – спасибо.

– Буду стараться. – Панков направился к выходу, чтобы вызвать санитаров. Вдовин, упаковав в целлофановый пакет пустой граненый стакан, который сиротливо стоял на столе, протянул его Степанычу, коротко бросив на ходу:

– Я в погреб. Уверен, обнаружу что-то интересное.

– Давай. – Геннадий уселся за стол и попросил Горемыкина пригласить соседку, обнаружившую тело, которая сидела на крыльце белее мела и, казалось, не понимала, что происходит.

Андрей помог пожилой даме подняться, под руку завел в гостиную и, усадив перед следователем обезумевшую от горя и ужаса женщину, сунул ей стакан с водой, пытаясь успокоить. Эмилия Ефимовна продолжала дрожать, и зубы клацали о стекло, издавая звук, бьющий по нервам.