Брэдбери - [2]

Напуганная всеми этими смертями мать не спускала с мальчика глаз.

Уходя по делам, она привязывала Рея бечевкой к яблоне, чтобы он никуда не уполз. Кормила его из бутылочки с соской до семи лет, пока взбешенный этим отец не разбил бутылочку на глазах у сына. Видимо, то, что Рей родился переношенным (мать носила его почти десять месяцев), как-то сказалось на его характере — он рос неспокойным и чрезмерно впечатлительным. Все увиденное и услышанное воспринимал гораздо острее, чем другие. Даже цветовая гамма казалась ему более яркой.

Однажды (ему было два года) он услышал радио.

Услышанное поразило его необыкновенно. «Это были голоса, — вспоминал он впоследствии. — Невидимые, но настоящие человеческие голоса. Но кто их издавал? Откуда они пришли?»

И добавлял: «Теперь я понимаю — из будущего».

3

Близорукий очкарик, худой, длинный, неловкий, стеснительный, глаза всегда на мокром месте — таким был в детстве Рей Брэдбери.

Он мог расплакаться над увлекшей его книжкой, обливался слезами на киносеансах, пугался всего неизвестного, необъяснимого и в то же время со странным упорством тянулся ко всему непонятному

Сэм Уэллер, биограф Рея Брэдбери, приводил слова писателя о своей феноменальной памяти: «Я хорошо помню обрезание пуповины, помню, как в первый раз сосал материнскую грудь… Кошмары, обыкновенно подстерегающие новорожденного, занесены в мою мысленную шпаргалку практически с первых недель жизни… Знаю, знаю, что это невозможно, большинство людей ничего такого не помнят, не могут помнить, ведь психологи утверждают, что дети обычно рождаются не вполне развитыми, только через несколько дней приобретая способность видеть и слышать… Но я-то видел! Я слышал!»3

Брэдбери утверждал, что помнил первый в его жизни снегопад.

Еще он помнил, как его, трехлетнего, водили в кино — в феврале 1924 года.

Показывали немой фильм «Горбун собора Парижской Богоматери» (по роману Виктора Гюго) с Лоном Чейни (1883-1930) в главной роли, и этот страшный горбун навсегда врезался в память мальчика. «Каким-то удивительным образом он буквально вошел в мое маленькое тело, — позднее рассказывал Брэдбери журналистам. — Трудно поверить, но я действительно ощущал себя горбуном».

Может, в этом кроется секрет необыкновенной достоверности того, о чем писал Рей Брэдбери. Он всегда (или почти всегда) умел находить слова — простые и в то же время отличающиеся от тех, что звучат вокруг нас на улице, дома, в офисах.

Да и странно, если бы это было не так.

Ведь в своих лучших книгах Рей Брэдбери всегда писал о себе, об увиденном именно им самим; он писал о своей жизни.

«…Вилл в который раз подумал, что Джим напоминает ему одного почти забытого старого пса. Каждый год этот пес, который месяцами вел себя примерно, вдруг убегал куда-то и пропадал по нескольку дней, после чего возвращался, хромая, облепленный репьем, тощий, пахнущий свалками и болотом; всласть повалявшись в грязных корытах и вонючем мусоре, он трусил домой с потешной ухмылкой на морде. Вернувшись, пес опять вел безупречную жизнь, был образцом благонравия, чтобы спустя какое-то время вновь исчезнуть…»4

Зачем такое придумывать?

Это достаточно раз увидеть.

4

Тихий Уокиган нравился Рею.

Рядом проходила железная дорога, соединявшая Чикаго и Милуоки.

Один за другим катили по широкому шоссе тяжелые грузовики и легковые автомобили. Движение непрерывное, мощное, можно сказать — американское. Но все равно это была типичная одноэтажная Америка — буки, вязы, черепичные крыши, решетчатые ставни, мэрия, церковь, непременная деревянная фигура индейца у порога табачной лавки…

Однажды на Рождество тетя Невада, любимая тетушка Рея (тетя Нева, как называли ее в семье), подарила племяннику фантастический комикс «Жил-был однажды».

«Это она приохотила меня к тем метафорам, которые позже вошли в мою плоть и кровь, — вспоминал позже Брэдбери. — Это ее заботами я воспитывался на самых лучших сказках, стихах, фильмах и спектаклях, с горячностью ловил всё происходящее и с увлечением записывал. Даже теперь меня не покидает такое чувство, будто тетя Нева заглядывает через плечо в мою рукопись и вся сияет от гордости…»

«Жил-был однажды…»

Казалось бы, самая обыкновенная книжка, каких много.

Но впечатлительный Рей — в очередной раз — был необыкновенно поражен.

Фантастичность образов, красочность картинок, странная, вдруг открывшаяся ему возможность проникать через буквы в какой-то совсем иной, огромный, нереальный мир — это не могло не поражать!

Рей до самой старости относился к тете Неве, как к своей второй маме.

Тетя Нева была добра к нему, понимала его, чувствовала его настроения, к тому же сама отлично рисовала, увлекалась скульптурой, дизайном, театром. С помощью тети Невы маленький Рей со временем добрался и до сумеречных стихов и рассказов Эдгара Аллана По (1809-1849), и до светлого «Волшебника страны Оз» Лаймена Фрэнка Баума (1856-1919).

«Весь этот пасмурный день, в глухой осенней тишине, под низко нависшим хмурым небом, я одиноко ехал верхом по безотрадным, неприветливым местам — и, наконец, когда уже смеркалось, передо мною предстал сумрачный дом Эшеров. Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние. Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно — скорбной или грозной. Открывшееся мне зрелище — и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности — ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших деревьев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе…»