Брайтон бич авеню - [4]

На несчастье Алика, тот оказался гомосексуалистом и к своей точке зрения на взаимоотношения полов после совместной пьянки попытался жильца силой склонить, однако получил удар в плечо, после чего угодил в госпиталь. Нанесен же удар был кухонным ножом.

Таким образом, для благотворительной организации Адольф Бернацкий оказался клиентом тяжелым и неудобоваримым, как ему напрямик и сообщили, лишив одновременно всяческой помощи.

Казалось бы — крах! Но Алик не унывал.

Скоренько отправился он в магазин, расположенный в центре религиозного еврейского квартала, где, поблуждав между ломящихся от товаров полок, напихал за пазуху, не очень-то таясь от охраны, всякой всячины долларов на тридцать. У выхода его вежливо задержали частные детективы и препроводили в подсобку.

Не возражая, Алик выложил краденое, позволил себя сфотографировать, но когда ему предложили проваливать и более в данный магазин не соваться, возразил: дескать, это как?! — он — вор, преступник, почему не вызвана полиция?

Детективы и любопытствующие продавцы, услышав такое заявление, уставились на Адольфа с недоумением, высматривая на лице его черты нездоровой психики.

— Двигай, парень, отсюда, двигай, — сказал неуверенно один из детективов. — Go and be cool![4]

— Хочу полицию! — произнес Алик настойчиво.

Явился хозяин магазина. Борода, какие-то шнурки торчат из-под полы старомодного сюртука, религиозная тюбетейка… Хозяин был в районе человеком почитаемым.

Заподозрив в желании вора обязательно установить контакт с полицией некую тонкую провокацию, он принял парадоксальное решение, предложив Бернацкому взять все, что тот похитил, уйти и отныне никогда сюда не наведываться.

— Хочу полицию! — повторил Алик упрямо.

— В чем дело?! — всерьез занервничал хозяин, не зная, как вытолкать настойчивого вора.

И Алик изложил, в чем дело. И про свинину рассказал — о ней, как о мясе грязном, он, выросший в голодной большевисткой России, даже и не подозревал; и о сексуально озабоченной старухе поведал, и о педерасте с ножевым ранением, и о бессердечности благотворящих чиновников…

— Так что — зовите полицию! — закончил убежденно. — Будет о чем писать советским газетам, как нас тут принимают, беженцев из коммунистического мира насилия…

Ох, не прошел бы в девяностые годы подобный демарш, не прошел бы… Вытолкали бы Бернацкого взашей или даже вызвали бы стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали как крупнокалиберные пулеметные очереди — хозяин аж голову бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:

— Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь…

— Полицию! — сказал непреклонный Алик.

Хозяин дотянулся до телефона, набрал номер. Тут Алик несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными людьми, большими охотниками насиловать людей белых… Однако страхи Алика оказались напрасны. Хозяин что-то записал на обрывке бумажки после разговора с неизвестным абонентом на непонятном иврите и — протянул листок Алику.

На листке был записан адрес.

Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким извинялась, квартиру ему предоставляла, а хозяин, лично нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами, проводил его до порога, причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси оплатили.

И этим же чудным днем въехал Алик в однокомнатную квартиру, по-местному — «студию», где засел за зубрежку правил уличного движения, дабы освоить водительское ремесло.

Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после чего началось практическое изучение города.

Бруклин с его несколькими основными магистралями и обозначенными по алфавиту периферийными улицами Алик усвоил легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и плотности, тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую схему «авеню-стрит».

Быстро разобрался Алик и с помойкой Нью-Йорка, островом Стейтен-Айленд, а вот с двумя остальными районами — Бронксом и Куинсом — обстояло нелегко, тут приходилось плутать в многочисленных закоулках, выезжая по ошибке на скоростные трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии года Алик знал Нью-Йорк если не досконально, то весьма прилично. Сотня долларов в день зарабатывалась без особого напряжения, денег хватало на все, но главное — на «Смирновскую» и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно, ностальгия по далекой родине, прежним дружкам с телевидения, старушке-маме… Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось, вряд ли. Отношения между Штатами и Союзом накалялись, и не приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о гостевой… А как жаждалось Алику вернуться одетому в пух и прах, с чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти глупеньких провинциалочек, готовых отдаться за двухдолларовые колготки… Здесь же, в Америке, он был тем, кем был, — занюханным таксистом, подувядшим кавалером, а потому любовь обходилась не менее сотни за ночь, дружбы — никакой и ни с кем, ибо равные Алику боролись круглосуточно за хлеб насущный, а серьезные люди обитали в иных сферах и кругах, говорили на отменном английском и общаться с ними было — ну просто невозможно!