Братья - [47]

Утром за завтраком я узнала, что у Товия началось недомогание, и он остался в постели. Мать была с ним, мы завтракали вдвоем с Раймундом. Он не чувствовал опасности. А я боялась оторвать взгляд от стола, чтобы не встретиться с ним взглядом. Зира прислуживала — спокойная и сдержанная, как всегда. По-видимому, я была очень бледна, Раймунд справился о моем здоровье, и сказал, что, видно, здешний климат вреден для нас и пора собираться. Я боялась открыть рот, чтобы не выдать себя, и ушла, оставив еду почти нетронутой. Сразу же после завтрака я отправилась в церковь, чей колокол удержал меня от злодейства. Там я встала на колени и дала волю чувствам. Время перестало существовать, я молилась истово и самозабвенно, окружающее исчезло. Я осталась наедине с Богом. Фурии, истерзавшие душу, еще крепко держали меня. Только раскаяньем я могу победить, заставить их разжать цепкие пальцы. Я стояла долго, в темном приделе, укрытая от всего. Я посылала Господу молитвы, не уставая, выжигая едва не погубившее меня зло. А может быть, уже поздно? Я открыла глаза и увидела среди мрака, впереди на белом мраморе голубое и розовое пятно. Это солнечный луч пробился сквозь витраж и упал передо мной.

Вокруг только и было разговоров о ночном происшествии. Оказалось, подгулявшие молодцы связали сторожа и залезли на колокольню. Зачинщика схватили, его ждет суд. Одна я знала подлинную причину, но у меня не хватило бы мужества признаться в этом даже на исповеди. Я сама искупала свой грех и должна была действовать. Товий чувствовал себя лучше и обедал со всеми. Но Зира покинула дом и ушла неизвестно куда. За столом не стало прислуги. Известие об исчезновении Зиры явно обрадовало Товиту. Я же потеряла единственного преданного человека. Уходя, Зира не забыла аккуратно уложить мои вещи, отдельно те, что могли в первую очередь понадобиться будущей матери. Видно, она готовилась вместе со мной. Я дала волю слезам. Вечером ко мне пришел Раймунд. Я открылась ему в своей беременности и умоляла скорее покинуть город, пока мне по силам перенести трудности плавания.

На следующий день я укрылась плащом и отправилась в суд, просить за молодого человека, ударившего в колокол. Наказание было вынесено — сорок ударов плетьми на городской площади. Плотно прикрыв лицо, я представилась его любовницей, и утверждала, что мой капризный характер толкнул его на безрассудство. По-видимому, моя просьба была столь искренней, речь столь бессвязной — я ведь с трудом владела языком, а раскаяние столь горячим, что судья намекнул, сила наказания во многом зависит от городского палача. Тогда я разыскала этого человека. По тому, как он выслушал, я поняла, что подобные просьбы являются здесь обычным делом. Но сейчас — это он подчеркнул не без корысти — сама церковь настаивает на примерном наказании. Это значит, сумма, которую я должна заплатить, должна быть достаточно большой. Я отправилась к ювелиру и продала кольцо с алмазом, которое сопровождало меня все эти годы. Я не знакома со сделками такого рода, была сбивчива в разговоре, торгаш легко угадал мои стесненные обстоятельства. И, конечно, воспользовался ими, назначив не больше половины настоящей цены. Ну и пусть, я отдала бы еще дешевле. Палач с усмешкой пообещал, что будет стараться. При мне он выбрал плети полегче, а я испытала странное ощущение, что сечь должны меня. Он уложил плети в пресную воду вместо морской, в которой их полагалось вымачивать, чтобы раны были более болезненными. Я сказала, что буду наблюдать за наказанием, и доплачу, если оно окажется достаточно мягким. По тому, как этот человек пытался заглянуть мне в лицо, было видно, его грызет любопытство. Я мысленно возблагодарила здешние порядки, которые позволяют женщине оставаться неузнанной во время деликатных встреч.

Палач сдержал слово. Мой спаситель, оказавшийся тучным здоровяком с оплывшим от вина лицом, вскочил после наказания, как ни в чем не бывало, подтянул штаны и вскинул над головой руки, приветствуя собравшийся народ. А те, кто еще минуту назад кричал, чтобы палач не лодырничал и сек во всю, теперь восторженно приветствовали смутьяна. Они еле дождались, пока палач до конца распутает веревки, и потащились в трактир. Я же, смешавшись с толпой, не могла надивиться общему жестокосердию, которое служит источником развлечений. Впрочем, кто может указать на другие места и более мягкие нравы? А в этих есть некое разнообразие, невероятное для моей чувствительной натуры. Любители подобных зрелищ жаловались друг другу, что предыдущая жертва, удостоившаяся бичевания, не дожила до него. Как это? Мое воображение отказывалось служить. Оказалось, некий дворянин, следовавший через город на восток, во время карнавала заколол своего товарища. Он умер, когда, спасаясь от погони, выбросился из окна. И палач сделал свою работу, истязая уже мертвое тело. Закон восторжествовал, но зрители явно остались недовольны поркой бесчувственного мертвеца. Что за удовольствие для публики?

Дома меня ждал взволнованный Раймунд. Ввиду моего положения он просил не отлучаться без нужды. Я пообещала, но на следующий день легкомысленно отправилась на площадь. Оставаться дома, перебирая в памяти последние дни, было невыносимо. Я отправилась смотреть на строительство дворца дожей, который возводили взамен недавно сгоревшего. Венеция, готовилась поразить мир великолепием. Сейчас засыпали ров и разбирали остатки обгорелых башен. Среди праздных зевак я узнала вчерашнего героя. Тот развлекался, орал, что не может сидеть, и тискал краснорожую девку с распущенными волосами. Окружающие посматривали на парочку с неодобрением и, по-видимому, не возражали бы против еще одной порки. Но я знала твердо, что усилиями грешников, даже не ведающих того, может придти спасение для других, не устоявших перед соблазном. Пройдя сквозь тернии, я поняла, почему Господь не отвергает никого и учит любить чужих не менее близких. Все мы совместными усилиями наполняем большой сосуд. Мы не знаем меры и конечного замысла. Размышляя так, я подошла к краю площади, к ступеням, возле которых раскачивались лодки, и под плеск воды стала смотреть туда, где небо слилось с морем, а за огромным пространством сверкающей воды лежала моя родина.