Братья наши меньшие - [2]

— Я не хочу, — тихо сказал мэр и почесал темечко. — Слушай… ты помоги мне… У меня на воле много друзей, денег полно. Заначка есть — на всю жизнь хватит и мне, и тебе. А хочешь, рванем вместе на Мальорку или на Кипр; или, может, в Болгарию? София, ты был там? У меня в Софии родственники. У меня папа встретил маму в Золотых Песках… Я ведь знаю — ты можешь отсюда бежать; сейчас люди говорят о мистификации и о том, что бойню в парке Маяковского инсценировали спецслужбы. Но я помню. Помню тот день: я был возле Ледяной Башни и многое видел, и тебя видел тоже. Помоги мне, а?

Я молчал. Радиотелевизор молчал тоже; оставалось только думать и вспоминать, а тягучий голос политика мешал, напоминая назойливую муху в жаркий и липкий июльский вечер.

— Эта черная гадость бесит меня, — говорил мэр. — Мне кажется, она пульсирует. Иногда я просыпаюсь среди ночи, а в ней что-то бьется, что-то живое; эта штука ищет путь наружу, хочет разодрать мою грудь и выползти…

— Да ты ужастиков насмотрелся!

— Язвишь? — Политик нахмурился.

— Не кипятись. Еще что-нибудь необычное заметил?

— Да, — ответил политик, и его голос эхом прокатился по пустому коридору. — Если чуть напрячься, я вижу твои внутренние органы. Сердце, печень, желудок. Они… оранжевыми пятнами выделяются в тебе; я вижу, когда твое сердце бьется быстрее. Я вижу твой мозг, весь в белой паутине… Слышишь, я не хочу это видеть! Избавь меня!

— Как же я тебя избавлю? — Я прилег на бок и с насмешкой поглядел на него. — У меня опухоли нет.

Он растерялся:

— Но я думал…

— А ты меньше думай, дружище. Думать вредно. Вот, например, стоишь ты посреди улицы, а тебе навстречу несется КамАЗ. И ты думаешь: «Вот ведь, собака, несется, понимаешь, навстречу. Убегать или нет? С одной стороны, не трамвай, объедет, а с другой — вдруг за рулем сидит пьяный водитель; или, может, он уснул? Вот и…» — тут тебя размазывает кровавой лепешкой по горячему гудрону, и ты перестаешь думать.

Мэр глядел на меня, вылупив глаза, и все время открывал рот, словно хотел что-то возразить, но не решался.

— Поднеси зеркало к решетке, — попросил я.

— Чего?

— Сними со стены зеркало и поднеси к решетке. Я хочу посмотреть на свое отражение.

Мэр удивился, но послушался. Снял зеркало с гвоздика и прижал к решетке. Я посмотрел на свое отражение; оно кривило разбитые губы в ухмылке, подмигивало заплывшим правым глазом и шмыгало сломанным носом. Отвратительное зрелище.

— Зачем тебе это? — спросил испуганный мэр.

— Я вижу, — сказал я тихо. — Вижу, что мне пора бежать.

Заскрипела дверь в конце коридора. Лампочка под потолком мигнула, а в наш печальный закуток проник упитанный охранник в поношенной форме защитного цвета с кипой газет и журналов под мышкой. На запястье у мужика дребезжала связка ключей, а лицо у него было бледное, с болезненным румянцем на скулах. Он шумно дышал, шмыгал носом и чесал голову у виска, рядом с околышем. Увидев охранника, мэр уронил зеркало, подхватил борцовку и дрожащими руками прижал ее к груди, закрывая пятно.

— Газеты, господин политик, — пыхтя и отдуваясь, сказал охранник. — Свеженькие, что-то о новой эпидемии и об очередной вакцинации населения. Вам будет интересно.

— Как я уже сказал, думать — вредно, — повторил я, внимательно разглядывая висок толстяка. — Думают ремесленники, а гении действуют интуитивно; у гениев есть талант не думать, не задумываться над каждым своим шагом. Гению приснился сон — он выдумал таблицу элементов. Ему треснуло по голове яблоко — вывел законы гравитации. А ремесленника можно закидать хоть тонной яблок — толку будет чуть. Разве что помрет. Я к чему? Я к тому, что именно поэтому выживают гении. Пока ремесленник будет, пуская слюни, глядеть на фары приближающегося КамАЗа и раздумывать, как поступить лучше, талантливый доверится интуиции и прыгнет. Единственная проблема, что он сам не знает, куда прыгнет, потому что подчиняется… да-да, интуиции. И только ей. Талантливый может прыгнуть не только в сторону, но и на встречу автомобилю.

Охранник, который только что почесывал висок, выронил журналы и схватился обеими руками за голову; он открывал и закрывал рот в беззвучном крике, а потом упал на колени и захрипел; фуражка его отлетела в сторону, глазные яблоки покрылись сеткой лопнувших сосудов, а из носа потекла кровь.

Потом охранник лег на пол и тихонько застонал, а ноги его вяло дергались и чертили в пыли на полу кривые.

Мэр испуганно смотрел на меня и кричал:

— Что ты с ним сделал?! Что?! Ты и со мной так можешь сделать?! Да?! Скажи! Скажи!!

— Успокойся… ты бежать хотел или как?

Мэр кивнул. Но еще пару минут не мог отлепиться от стены, сжимал потными ручищами борцовку и глядел на охранника.

— Камеры… — пробормотал он наконец.

— Камеры, камеры, — зло ответил я, наклонившись к полу. — Мне, чтоб ты знал, вообще не разрешили бежать. Так прямо и сказали: не советуем тебе бежать. Хуже, мол, будет. Не думаю, что блефовали. Впрочем, какая теперь разница? Ты лучше придумай что-нибудь, чем можно достать эту связку, которая так неудобно прицепилась к запястью жиртреста.

Сплетение первое МЕЛЬКОМ О ПОРНОГРАФИИ

Был бы Фрейд моим отцом, убил бы…