Катенька связала для сокольничего Феди замечательные варежки. С ромбиками. Федя примерил варежки и обомлел:
— Хороши! А где ты вязать научилась?
— Ну-у… — Девочка неопределенно махнула рукой.
— Красавица ты наша, — умилился сокольничий.
В сени вошел злой с мороза Ионыч. Затопал сапожищами, сбивая снег, заухал, словно филин. Увидел варежки, бросил:
— А мне почему не связала?
— Не успела, дяденька… — прошептала Катенька.
— «Не уфпела — не уфпела», — передразнил Катеньку Ионыч и приказал Феде: — Выйди, полей.
— Холодно, Ионыч!
— Водки тяпни для сугрева и иди.
Ничего не поделать: Федя тяпнул водки, накинул на плечи медвежью шубу и вышел наружу. Снега намело порядочно. Федя топнул по снежной корке, оставил глубокий след. Вытащил ногу, а сапог застрял в снегу.
— Непорядочек, — горько усмехнулся сокольничий и в одном сапоге пошел к тарелке. Из снега выглядывал только самый верх непознанного летательного аппарата, этакий серебристый прыщик с тремя лампочками — красной, зеленой и желтой. Горела желтая. Сокольничий открыл дверь в кособокую кладовку, вытащил шланг. Покрутил в руках.
Крикнул:
— Ионыч!
Ионыч распахнул заледенелое окно прямо у Фединого носа:
— Ну чего тебе?
— Вода горячая есть?
— Есть, всё есть, котел с утра как заведенный работает.
Федя протянул ему шланг:
— Подключи, пожалуйста.
— «Подклюфи, пафалуста», — противным голосом передразнил Федю Ионыч, схватил шланг и исчез в доме. В окошке появилась любопытная Катенькина мордашка. Сокольничий подмигнул девочке. Катенька спросила:
— Испечь пирожки на вечер?
— Испеки, родненькая, — попросил Феденька. — К водке пирожки замечательно пойдут.
— С капусткой или с картошкой?
— И с капустой, и с картошкой, а еще с яблочным повидлом испеки.
— Хорошо, дяденька!
— А ну пшла! — рявкнул Ионыч из глубины комнаты. Девочку как ветром сдуло. Ионыч сунул голову в окно и, слизывая с побледневших от холода губ снежинки, вручил Феде шланг.
— Давай быстро, пока я не околел на морозе.
— Ты крепкий, Ионыч, — почтительно сказал Федя. — Не околеешь.
На душе у Ионыча потеплело от такой похвалы.
Федя направил шланг на тарелку и открыл воду. Тонкая струйка теплой воды полилась на серебристый прыщик и рядом, растапливая снег. Федя поливал до тех пор, пока не загорелась зеленая лампочка.
— Ну че? — спросил Ионыч. — Хватит уже! Воду-то экономь.
— Да всё вроде, — сказал Федя, закрывая шланг.
— А тарелка как? — уточнил Ионыч. — Теплая хоть?
Федя снял варежку и потрогал тарелку. Тарелка была теплая. Феде показалось, что внутри что-то или кто-то стучит.
— Теплая, Ионыч!
— Ладно, пошли водки тяпнем, — решил Ионыч и закрыл окно.
Федя, кутаясь в шубу, подошел к двери. Сунул ногу в застрявший в снегу сапог, вытащил. В небе что-то протяжно загудело. Сокольничий поднял голову, прикрыв ладонью глаза от падающего снега. По серому небу медленно ползли два темных пятнышка.
— На юг летят, — пробормотал Федя.
— Федя! — глухо закричал Ионыч из-за двери. — Где ты там? Поторопись, что ли!
Сокольничий поспешно вошел в дом. Разделся, стал накрывать на стол. Ионыч одобрительно кивнул, снял со стены гитару и попытался взять аккорд. Струна порвалась. Ионыч выругался и метнул гитару в угол. С жалобным мявом из-под треснувшей от удара гитары выползла покалеченная кошка Мурка.
— Когда ж ты уже сдохнешь, вредное животное! — в сердцах бросил Ионыч.
Мурка спряталась за комод и стала заунывно мяукать.
Рассерженный Ионыч подошел к Катеньке. Девочка возилась у плиты.
— Работаешь?! — рявкнул Ионыч.
— Малютка наша! — воскликнул сострадательный Федя.
— Работаю, дяденька, — робко ответила девочка.
— Отхлестать бы тебя хворостиной, — сказал Ионыч, — да хворостину жалко!
— Жалко… — грустно кивнула Катенька.
— Как там стол, Федька? — крикнул Ионыч. — Накрыл уже?
Федя как раз закончил устанавливать пузырь самогона. Пузырь стал точно посреди стола — симметрично двум граненым стаканам. Ионыч подошел к столу, подвинул колченогий табурет, сел.
— А огурцы где? Катька-а-а-а!
— Несу, дяденьки! — Девочка тащила к столу здоровенную десятилитровую банку с солеными огурцами.
— Малютка наша! Уронит же! — Федя всплеснул руками и кинулся Катеньке на помощь, но Ионыч схватил его за рукав, остановил.
— Не порть мне девчонку. Пусть сама.
— Эх… — вздохнул Федя.
— А вот и огурчики, дяденьки. — Катенька с трудом водрузила банку на столешницу.
— А крышку открыть? — Ионыч приподнял левую бровь.
Катенька сбегала за открывалкой и, сосредоточенно пыхтя, раскупорила банку.
— Крышку рядом положь, — приказал Ионыч, доставая вилку. — Ну-с, приступим, помолясь. Ты, Катька, ступай. Тебе, безбожнице, никакая молитва не поможет.
Катенька, потупившись, побрела на кухню. Федя шепнул ей на ухо: «Про себя помолись. Ионыч не узнает». Обрадованная Катенька кивнула и убежала.
— Балуешь девку, — заметил Ионыч, грызя огурец.
— Маленькая она совсем. — Жалостливый Федя едва не прослезился.
— Ничего себе маленькая. За последний год как вымахала!
