Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг. - [210]

Александр. Москва, 30 ноября 1833 года

Государь изволит ехать в санях. Я говорил графу Александру Христофоровичу, что хорошо было бы послать государеву коляску наперед, с тем чтобы она остановилась там, где кончится путь зимний, и ждала бы высочайшего проезда; зачем ей теперь скакать за санями и рисковать сломаться, да и не поспеет. В половине третьего еду к графу Бенкендорфу, кое о чем потолкуем, а там поедем вместе обедать к нашим Долгоруковым. По записке государь изволит брать 52 лошади.

Вчера хотя и не было танцев, вечер был блистателен. Было шесть живых картин, в коих участвовали графиня Ростопчина, маленькая Щербатова, Шернваль, Давыдова, М.Бартенева [Марья Арсеньевна, позднее Нарышкина], Лиза Пашкова, Лопухина. Потом Окулова пела кое-что, а после была сцена из «Роберта-дьявола» между Н.Пашковым и Бартеневой, которая вчера превзошла себя в пении и декламации. Государю очень понравилось, и после он просил князя Дмитрия Владимировича проводить его за кулисы, хвалил очень нашу примадонну и благодарил. За ужин садиться не изволил и большую часть ужина стоял за стулом Ольги и с нею разговаривать изволил. Много, много было вчера завистников! Ольга вперед не кидалась, очень была, как и всегда, скромна, сам государь изволил подходить к ней. Пожалуй, суйся вперед; этим только лишь надоешь. До живых картин государь изволил также встать между князем Дмитрием Владимировичем и Ольгою и все время с ними разговаривал. Государь изволил к Наташе подходить, но я не имел счастия говорить с ним, зато в Собрании счастия сего удостоился раз пять.

Завтра буду писать на свежую голову, а теперь надобно кончить письмо к великому князю. Пишу с Адлербергом, коему его высочество поручил мне кланяться от него. Ежели найдешь минуту написать Ольге словечко за ее гостинцы, то приглашай мужа ее приехать хоть на месяц в Петербург, говоря о желании твоем видеть их; и право, приличие и благодарность требуют сего. Ласки государя были столь велики, что Ольга должна ехать благодарить его величество даже в Петербурге. Ежели бы Ольга не была так ласкова, мила, учтива со всеми, ежели бы совалась вперед, то много бы могла иметь она завистников и недоброжелателей; но она ведет себя умно и осторожно, не отнимает ни у кого места. Когда усаживались для концерта, то государь, видя ее проходящую, сделал знак глазами, чтобы подошла. Она будто не заметила, и тогда государь сказал: «Княгиня!» – и поставил ее между собою и князем Дмитрием Владимировичем, и все почти время разговаривал то с нею, то с князем, или разговор был общий трех. За ужином изволил подойти и, стоя за стулом, опять долго разговаривал.

Ай да наша Ольга! Я не знаю, как она делает, но она – всеобщая фаворитка. Сегодня дают они славный обед всем флигель-адъютантам государя: Урусову, Грессеру, Крузенштерну, Бутурлину, граф Толстому.

Ты помнишь прежние неудовольствия бедного П.П.Новосильцева (это все были, по его догадкам, козни Муханова, который вместо того сам слетел); теперь он так весел и доволен. Во время представления, когда князь Дмитрий Владимирович хотел его назвать, государь изволил сказать: «О, это старый наш знакомый, здоров ли ты?» Трех слов было довольно, чтобы воскресить человека, давно уже грустного. Однако же почти уже два часа, то-то у меня глаза слипаются, пора спать, лягу покоен и счастлив. Я столько имею поводов быть довольным!

Александр. Москва, 1 декабря 1833 года

Да благословит Бог путь его! Сию минуту возвращаюсь из дворца, мой милый и любезнейший друг, и начинаю письмо к завтрему. Государь изволил сесть в сани с верхом в 11 часов и пять минут, и отправился обратно в Петербург.

Имея свободное время, стану тебе рассказывать подробно все сначала.

Как писал я тебе, граф Бенкендорф обедал у наших Долгоруковых. По условию, заехал я за ним в три часа, сели в его карету и поехали, дорогою успели наговориться о всякой всячине. Александр Христофорович должен был обедать у государя, и когда отпросился к Ольге, то его величество изволил ему сказать: «Передайте мои комплименты княгине Ольге и скажите ей, что я хотел бы быть на вашем месте». Князю Дмитрию Владимировичу нельзя уже было не остаться. И так была только вся наша семья, граф и Адлерберг. Славно поели и попили, и все были очень веселы. Александр Христофорович рассказывал, как ехал сюда.

Князь Дмитрий Владимирович известил меня запискою, что государь будет вечером в театре Русском, чтобы ехали мы и пригласили всех знакомых, но нельзя было иметь ни одного уже места, посему граф Александр Христофорович дал знать Загоскину, что дамы наши будут в ложу министра двора, куда и он сам будет с нами. Так и сделалось, и мы сидели против самого государя. Пробыв с нами полтеатра, Александр Христофорович уехал готовиться в поход.

Давали акт из «Горе от ума», водевиль и балетик. Государь остался до конца. Посадив дам в карету, я поехал проститься с графом Александром Христофоровичем. Мне говорят: графа нет, уехал; я полагал, что поехал с кем-нибудь проститься. Я – к Адлербергу, чтобы вручить ему письмо мое к Михаилу Павловичу; и у него заперто. Неужели же след простыл? Я побежал на маленький дворик, где экипажи, слышу: «Прощай, любезный Булгаков», – и вижу Александра Христофоровича, сидящего уже в царской повозке. Мы поцеловались. «Уезжаете?» – «Да жду императора, должен сейчас подойти». И подлинно, через две минуты сошел государь в шинели и фуражке дорожной. «Прощай, любезный! – изволил он сказать и прибавил: – Я в театре попрощался издали с твоими дамами, передай им мои комплименты. Что знаешь о дороге?» – «Последняя почта, прибывшая сегодня, выехала из Петербурга на колесах, но за три станции напал снег, и всю дорогу до Москвы ехали на санях». – «Тем лучше, прощай!» И прыгнул в коляску в ту минуту, как я собирался поцеловать его в плечо. Сев, изволил сказать: «Что вы там положили? Ног нельзя протянуть». Выбросили оттуда чемоданчик. «Теперь хорошо. – сказал государь. – Прощай, князь!» (Князь Дмитрий Владимирович стоял со мною рядом.) Пошел, и тронулись! Не было тут совершенно никого. Сани, в которых изволил поехать государь, какого-то Александра Михайловича Нарышкина, дубовые, большие, с дышлом в шесть лошадей, окованы хорошо, с откинутым верхом; только мне показалось, что отводы недостаточно велики. И так могу сказать, что я последнее лицо, которое государь видел перед отъездом его. Я совершенно покоен, все меры взяты, и везде лошади будут уже ожидать проезда царя – не так, как на пути сюда.