Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг. - [208]

Есть глухая молва во дворце (где я всеми силами и каналами стараюсь проведать о будущем), что государь изволит съездить в Тулу, а может быть, и в Орел и Курск, дабы своими глазами увидеть противоречия, кои доходят до его величества касательно голода. Это невероятно, ибо как тогда воротится к 6-му в Петербург? Однако же я сейчас отправил Штемпеля (проворный и исправный чиновник, бывший объездным офицером) по тракту до Серпухова, а в случае надобности даже до Тулы; ибо не хочется мне сказать Трубецкому, чтобы не наделать тревоги, чего государь не жалует. Дай Бог, чтобы предосторожность была лишняя, но лучше ее взять. Ежели государь и изволит поехать, то не прежде, как в ночь на пятницу, ибо в четверг, 30-го, созвана сюда на смотр уланская дивизия.

Буду поступать, как предписываешь, да я так и делал; все бумаги отправляю, по обыкновению, к князю, и сие отменится разве каким-либо особенным высочайшим или Князевым приказанием. Вот и весь ответ, давай теперь рассказывать.

Государь пожаловал вчера во французский театр, который был полон, несколько раз аплодировал и смеялся игре Эрве в водевиле «Ландо».

Сегодня Собрание, опять непонятная для меня перемена: я слышал сам, что государю было угодно почтить этот бал обыкновенным вторичным приездом, и потому всем быть во фраках (разумеется, что мы, старшины, должны его величество принять в передней в мундирах), а теперь публиковала полиция, что всем, даже отставным, быть в мундирах. Да иной несет свои последние 10 рублей, чтобы взять билет и видеть государя, а будучи 10, 20, 30 лет в отставке, не имеет или не имел никогда мундира, со слезами не поедет; а это значит, что будет на 500 человек менее, и государь заметит, что пусто. Не знаю, какая умница выдумала эту перемену.

Завтра государь кушает у князя Сергея Михайловича Голицына, ввечеру – у князя Дмитрия Владимировича. Княгиня не хочет, чтобы танцевали: это день кончины ее матушки. Без танцев не думаю, чтобы удался вечер; делают живые картины, но так наскоро, что не может быть хорошо. Просили моих двух, но где же успеть: надобно думать о туалетах на ужо и завтра. Будут тоже петь сцену из «Роберта-дьявола» Бартенева и Пашков, но это опишу в свое время тебе. Прощай покуда, припишу уж, что случится, при запечатывании письма. Адлерберг и Арендт приехали, первый нездоров.

Видел я княгиню нашу Долгорукову, которая видела княгиню Е. Павловну Урусову, и та ей рассказывала, как государь был у них вчера; видно, там и засиделся, ибо в театр приехал в средине второй пьесы. Император много разговаривал об Ольге и детях ее. Княгиня сказала его величеству, что Ольга похорошела. – «Тем лучше, – изволил он отвечать, – подойду к ней с комплиментом завтра в Собрании».

Другие уже говорят, что государь поедет в Воронеж; все это невероятно, а надобно ухо держать востро. Нового ничего более не знаю; что знал, то все написал.

Александр. Москва, 29 ноября 1833 года

Бал наш вчерашний был прекрасный, мой милый и любезнейший друг. Как я предвидел, из-за повестки быть даже отставным в мундирах на 500 человек было менее, то есть 1000 человек с небольшим, но зато весь бомонд, и не было тесноты, а потому и жара большого. Сначала так было мало, что князь Дмитрий Владимирович беспокоился и велел после пускать и во фраках приезжающих, на что глядя, бывшие на хорах во фраках также сошли вниз. Государь пожаловал в 10 часов в гусарском мундире. Мы встретили его величество на лестнице, то есть на крыльце; как вышел из кареты, то весь стоявший на площади народ закричал «ура!». Государь обошел угол залы и, увидев статс-даму Муханову, открыл с нею бал. Я начала видеть не мог, ибо получил отношение от Адлерберга с пакетом нужным для отправления барону Розену с нарочною эстафетою.

Когда я возвратился, увидел прежде всех Катю. «Ах, папа, если бы вы видели, с какой добротой император подошел ко мне, взял меня за руку, пожал ее и говорил со мной, все время сжи мая ее в своей! Он спросил меня, вспоминаю ли я иногда о Петербурге». Государь не изволил разбирать чинов, ибо четвертый польский танцевать изволил с Ольгою, которая была вне себя от радости: так был добр государь к ней. Она говорит, что так ему обрадовалась, что была глупа, сначала смотрела в глаза и не знала, что говорить. «Государь! Дозвольте мне прийти в себя от вашей милости, я совсем поглупела от радости, что снова вас вижу, и не знаю, что говорить». – «Так, значит, я буду с вами говорить, – сказал государь, – и скажу вам, что нахожу вас очень повзрослевшей… не прибавлю иного, – прибавил мило государь, – вы о том догадаетесь. Как поживает ваше милое семейство?» Ольга рассказывать стала, государь слушал, и хотя польский кончился, он изволил остаться возле нее и разговаривать минут десять. «Ах так! – изволил он сказать. – Вам надобно навестить нас в Петербурге». – «Государь, я только того и желаю; посудите: мой дядя еще не видел меня замужем». – «Ну что ж, вот и вторая причина; да не откладывайте, вы теперь тонки, стройны… и кто знает (указывая на брюхо), что может статься». – «Не решаюсь обещать, государь, ведь я строила те же планы и в прошлом году, да не смогла исполнить». Государь еще позже к ней подходил опять…