Братство охотников за книгами - [37]

Ну да, черт возьми! Еще немного, и Федерико отхлестал бы себя по щекам.

Растянувшись на диване, эмир почесывал подмышки. Нестерпимо зудели места комариных укусов. Сидевший справа от него монсеньор Франческо, протодиакон Назарета, нервно теребил черный кружевной веер. Слева кади чистил ногти острием черепахового стилоса. Усевшись по-турецки у возвышения, советники и знахари в разномастных тюрбанах силились сделать вдумчивые лица.

Как только появился гонец от Сулеймана, запыхавшийся после долгой скачки, мажордом прогнал рабов. Молодой воин, желая понравиться высокородной публике, принялся излагать последние события, а переводчик — шептать на ухо протодиакону, который даже отложил свой веер. Кади, не соблаговолив поднять глаза и не перестав чистить ногти, велел гонцу перейти наконец к сути. Щеки юноши порозовели, и сам он сделался женственным и томным — такие молодые люди очень нравились эмиру.

Озабоченность, которую выказывал кади, была вполне объяснима: ловкое исчезновение французов в самом сердце Иерусалима, прямо из-под носа бдительных мамелюков, в очередной раз доказывало, что Колен и Франсуа не простые скупщики краденого. То, что Сулейман не смог отыскать проход в потайную комнату, где собиралось братство, не слишком беспокоило эмира: вмешиваться было еще рано. Чем больше доказательств преступной деятельности будет собрано, тем проще будет разоблачить Гамлиэля и его сообщников. Пока же для обвинения недоставало оснований.

— Если, как ты утверждаешь, эти заговорщики тайно собираются лишь для того, чтобы поговорить о науке и философии, я приглашу их сюда, во дворец, пусть побеседуют с нашими учеными.

С деятельностью Гамлиэля халифат мирился по одной простой причине: она была направлена против иностранных цензоров, следовательно, против общего врага, и это было весьма похвально. С какой стати этому мешать? Не хватало еще, чтобы палестинские евреи оказались под влиянием католиков Европы. Однако на этот раз, похоже, охотники за книгами осмелились бросить вызов любой законной власти, следовательно, они угрожали исламу тоже.

Протодиакон молча усмехнулся. Он не разделял этого мнения. Иерусалим не угрожает никакой религии. Здесь их по крайней мере три. Он опасался вступления в игру неожиданного противника, куда более опасного, чем не повинующийся властям еврей: страшна паршивая овца из христианского стада. Вийон — закоренелый бунтовщик и строптивец. От его визита на Святую землю ничего хорошего не жди. Эта воинственная страна и скверный характер Вийона являют собой гремучую смесь, взрыва долго ждать не придется. Рано или поздно пустыня разогреет ему кровь, а буйный нрав покажет себя. Здесь он свободен от догм и условностей. Если понадобится, эмир посадит на кол проклятого поэта, и дело с концом. Ведь этот нахальный рифмоплет гораздо опаснее, чем может показаться на первый взгляд: он брызжет ядом, который развращает души, разъедает веру изнутри, и уже почти вся Италия отравлена этим ядом. С другой стороны, пока это лишь первые неуверенные шаги, их еще возможно направлять. Да хотя бы и отсюда. Эмир и кади не осознают, до какой степени обоснованны их подозрения. А протодиакон не собирается им об этом сообщать. Монсеньор Франческо в отчаянии: его руки связаны. Он может только предупредить Рим и попытаться убедить папу, что ему угрожает опасность.

Кади убрал стилос и распустил собрание. На его высокомерном лице появилась легкая улыбка. Надо признать, что оскорбления, которыми Вийон неоднократно осыпал стражей халифата, не лишены пикантности. Они забавляли судью, особенно когда он представлял себе физиономию Сулеймана. Похоже, эмир не слишком обеспокоен обсуждавшейся проблемой. Резким ударом ладони он прихлопнул комара и с торжествующим видом потряс раздавленным трупом насекомого. Протодиакон уже семенил по коридорам дворца. По мраморным плитам быстро стучали каблуки его башмаков, и этот звук долго разносился эхом под сводами арок. Он спешил поскорее написать письмо папе.

В трактире было полно паломников. Два десятка испанцев, сгрудившись вокруг общего стола, распевали грустную кантилену, с особым чувством выводя протяжный припев. Четыре открытых окна выходили на большой двор, там отдыхали несколько привязанных осликов. Сквозняк не приносил облегчения: он не изгонял запахов пота, кухни, забродившего дрянного вина из виноградного жмыха, а, напротив, впускал в помещение вонь птичьего двора, навоза и гниющего сена. Впрочем, какая-то прохлада все-таки чувствовалась: ее приносила тень от горы Фавор. Многочисленные паломники-христиане прибывали сюда ради того, чтобы вскарабкаться на крутую гору, в ознаменование Преображения Иисуса.

Постоялый двор находился на виа Марис, на пересечении караванных путей, что проходили через Изреельскую долину, и ночью здесь было так же многолюдно и шумно, как и днем. Отец Поль счел более благоразумным смешаться с пестрой толпой паломников, а не самим пробираться через кустарники и лесные заросли.

Франсуа большими глотками пил горький сидр и чувствовал, как начинает хмелеть. Гул разговоров и взрывы смеха доносились до него словно сквозь завесу, порой обрушиваясь на его барабанные перепонки, как волны обрушиваются на берег. На стенах, по которым сновали юркие ящерицы, сплетались тени гостей, танцуя мрачную фарандолу. Среди прочих Франсуа заметил собственную тень, она была подобна блуждающей душе в Дантовой аллегории. Чуть в отдалении еще какой-то силуэт, непохожий на других, затрепетал на красноватой стене.