Братишка - [15]

Размышляя, я при этом отслеживал речь диктора. Тот отработал написанную для него программу, сообщал, что редакцией принимаются и обрабатываются масса писем, что приходят на моё имя. И наконец, после десяти минут словоблудия, как только растянуть смог, дал слово мне. Я уже успел поздороваться со слушателями, ещё когда диктор сообщил что я в студии, так что начал без промедлений. Дали мне полную свободу, так получите. Не разочарую. Как я понял, от меня ожидали нечто подобного, что было в прошлый раз, когда наша передача пошла не по сценарию, меня это полностью устраивало, да что устраивало, даже радовало. Есть мне было что сказать.

После обычных приветствий, я уже начал работать. Сейчас я отрабатывал обязательную программу по ответам на письма, большая часть были от фронтовиков, но встречались и от обычных жителей нашей необъятной страны. Мне действительно отобрали полтора десятка писем, самых интересных на которые нужно обязательно ответить. Я их мельком прочитал перед эфиром, но так как мне ответы на них уже написали, особо вдумчиво их не изучал, но парочка меня заинтересовала особенно, и на них я собирался ответить уже от себя. Как раз сейчас до одного такого и дошёл.

– Вот тут у меня в руках письмо от старшего сержанта зенитной артиллерии, Фёдора Лапина, коммуниста от тридцать шестого года. Он описывает, как выходил из окружения под Могилевом, и свидетелем каких зверств гитлеровцев стал…

Естественно у меня в руках не письмо было, запинаясь читать те каракули, не у всех хороший почерк, в прямом эфире я не мог, так что держал листок с отпечатанным на машинке текстом. Описав чему был свидетелем этот сержант я зачитал, а дальше уже отсебятина пошла:

– Подтверждая рассказ сержанта, я скажу, что немцы не единожды уничтожали наших раненых, медсанбаты, госпитали. Разными способами, разными зверствами. Они ведь считают себя победителями, и уверены что наказания за это не будет, поэтому и творят на захваченных территориях что хотят. Но что стоит отметить, и наши стали отвечать в последнее время, когда откидывали немцев, сбивая их с позиций. Вот и наши особо себя не сдерживают как с пленными немцами, так и ранеными. То есть, если немцы наш медсанбат с врачами, ранеными и медперсоналом вырежут, так и наши сравняют счёт. Кончено нехорошо так говорить, но лично я за адекватный ответ. «Око за око, зуб за зуб». Это письмо натолкнуло меня на решение описать вам рассказ одной молодой женщины. Она рассказала мне его три дня назад, тут в Москве. В тот день я посетил вещевой рынок, нужно было лампочки купить, ну и другую мелочь. Со мной сестрёнка была, она меня окликнула, прохожий поинтересовался, не тот ли я Поляков, что по радио выступал. Собралась большая толпа, почти два часа с ними общался, на множество вопросов отвечал. С трудом вырваться смог, и когда мы с покупками шли к выходу, нас догнала молодая женщина. Что меня поразило, не смотря на то, что на вид ей было лет двадцать пять, она была совершенно седая. Молодая седая девушка. Вот она отвела меня в сторону и подтвердила, что тоже моё выступление по радио слышала. Она с ненавистью в голосе сказала, что немцы не звери, они хуже. Знаете, её рассказ потряс даже меня, и я бы хотел рассказать его вам. Поэтому, как и в прошлый раз прошу людей с неустойчивой психикой, с больным сердцем, ну и детей, пусть они уйдут подальше и не слушают мой рассказ. Прежде чем начать я сделаю небольшое отступление, выдам информацию, которую почему-то замалчивают. Немцы, они подписали международное соглашение Женевской конвенции о содержании военнопленных, а Советский Союз нет. Поэтому немцы считают, что у них развязаны руки по отношению к пленным и захваченным территориям, и они могут творить что хотят, они по международному суду неподсудны, и в чём-то они правы, хотя и не во всём. Победитель – вот кто будет судьёй, и немцам мы победу не отдадим. Теперь вернёмся к самому рассказу. Сестрёнка убежала, оставив нас одних сидеть в сквере на лавочке, город осматривала, и мы смогли спокойно поговорить. Не знаю почему, но эта женщина категорически отказалась называть даже своё имя. Я назвал её Катериной. Не знаю почему, ну вот посмотришь на человека и имя его прямо проситься на язык. Не знаю, угадал или нет, но поправлять та меня не стала. Катя был врачом, молодой специалист, она стоматолог. Её по направлению отправили в город на границе, если кто знает, тот поймёт, называется он Владимир-Волынский. Год жила там, лечила, обычная судьба. Но началась война и с толпами беженцев Катя направилась в тыл. Три дня, всего три дня пути, когда их догнали мотоциклисты. Катя в тот момент помогала с перевязками раненых армейцев, после обстрела с воздуха колонны, и не смотря на гражданское платье, её оправили в лагерь для военнопленных. Ещё немного отвлекусь, я вот не знал, Катя пояснила. Оказалось, немцы считали военнопленных всех мужчин призывного возраста, хоть он военный, хоть гражданский, если их ловили, отправляли в лагеря. Да, шесть миллионов военнопленных, о которых трубят, хвастаясь, немцы, есть такое дело, только вот военных из них даже не треть, меньше. Да и те в основном тыловики. Ведь как уже стало известно, боевые части советских дивизий сражаются до конца, попадает в плен мизер, да и те не выдерживают дорог, будучи ослабленными ранами, и их добивают конвоиры, оставляя тела лежать на обочинах. Так что в лагерях очень мало бойцов и командиров боевых подразделений, там именно тыловики. Они конечно тоже бегут, но мало, не те специалисты. Вот и Катя оказалась в таком лагере, где все вперемешку. Туалетов не было, ходят под себя, спать можно только сидя на голой земле, места не хватало, разделения на мужской сектор или на женский тоже не было. Тяжело. Начались повальные самоубийства. Людей постоянно приводили в лагерь и уводили. Так что количество практически не уменьшалось. Вот только Катя пробыла в лагере две недели, и ей повезло, что она прожила их, а не ушла с группой других пленных. А всё оказалось просто. Недалеко от лагеря была деревня, с обычным именем Васильевка, а около неё пять больших песчаных карьеров, там рядом судоходная река, на баржи грузили песок. Пять карьеров. Когда начальнику лагеря спустили приказ сверху уменьшить количество пленных, он долго не думал. Набрали отщепенцев из рядов пленных, причём повязав их кровью. А делали это просто. В лагерях всегда были командиры, хотя их стараются держать отдельно, кто френч скинул чтобы не опознали, кто раненым без сознания попал, контуженный. В лагере были люди немцев, они выявляли таких скрывающихся командиров и выдавали их. Вот так немцы и повязывали своих новых холопов кровью. Понятно что, например сто человек не сможет убить, допустим, семерых выявленных командиров РККА. Они поступали просто. Виселицы. Ставили тех на табуретки, петлю на шею, и длинную верёвку к табурету, и вот эти предатели одновременно дёргали за верёвку, убивая нашего командира. Немцы всё это снимали на плёнку, чтобы обеспечить лояльность своих новых подручных. Сами, как я уже говорил, в таких делах руки пачкать они брезговали. Не все из военнопленных, конечно, хотели этого, некоторые, что похитрее, думали – соглашусь немцам служить, выведут меня наружу и утеку. Так ведь гитлеровцы тоже не дураки и как повязать предателей кровью у них давно продумано и отработано. Вот из таких предателей немцы сформировали несколько рот, и даже пулемётную роту вооружив их станковыми пулемётами «Максим», захваченных в боях с нашими войсками. Что делали немцы, чтобы выполнить приказ, поступивший от командования? Они формировали в лагере колонну в пятьсот и более человек и одна рота капов, немцы так своих помощников из русских предателей называли. Ещё есть хиви, но те служат не в боевых частях, ремонтники, водители, сапёры. Хотя как раз большинство предателей, как ни странно это украинцы, особенно из западных областей, русские действительно там встречаются, но их куда меньше. В общем, эти капы сопровождали колонну к котловану. Там уже ждали пулемётчики. Пленных спускали вниз, на дно, и пулемётчики из полутора десятков «Максимов» расстреливали всех, кто был внизу. После этого конвойная рота спускалась вниз и штыками добивала выживших. Обязательно штыками. Тратить попусту патроны им было запрещено. Тут вторая конвойная рота подводила следующую группу пленных. Их под пулемётами заставили всех расстрелянных разложить рядами по дну карьера, и засыпать песком. Лопаты и тачки выдали. Когда над расстрелянными был не сказать что толстый слой песка, говорят там, где лежали недобитые, капы плохо делали свою работу, песок шевелился. Как только закопали, и этих пленных расстреляли, но вели уже новую колонну пленных. И вот так пленные и закапывали предыдущих расстрелянных раз за разом. И длилось это не один день, неделями. Конечно же, Катя об этом ничего не знала, и на тот момент имела естественный цвет волос. За неделю до того как Катю вывели из лагеря с очередной колонной направляющейся к карьерам, нашей дальнебомбардировочной авиацией совершили воздушный налёт на станцию в Польше. Он прошёл отлично. Всё горело и взрывалось, крупный железнодорожный узел по которому шло снабжение нескольких немецких армий, был разрушен на несколько дней, но экипаж одного бомбардировщика немцы при возвращении всё же подстерегли и сбили. Тройка «мессеров» зашла со стороны солнца и расстреляла бомбардировщик. Стрелки как могли отбивались, и смогли сбить одного немца и подбить второго, третий перестал наскакивать на зубастую цель. Однако было поздно, бомбардировщик был сильно повреждён и пошёл на посадку. Часть экипажа выпрыгнула с парашютами, другие совершили посадку на брюхо вместе с командиром экипажа. Тут и остальные подбежали, недалеко приземлились. Лётчики сняли пулемёты и направились за отступающим фронтом. Сели они уже на нашей бывшей территории, успели перелететь Буг. По пути лётчики обрастали людьми, на них выходили окруженцы, и когда те оказались в окрестностях карьеров, это уже был крупный спаянный с частыми пристрелками с немцами отряд, которым и руководил командир экипажа майор Лапотников. Сам отряд насчитывал в своём составе сорок семь бойцов. Когда разведчики доложили майору, что на опушке какая-то странная возня, тот не понял, и решил посмотреть лично. Добрался нормально, и увидел, как всё происходило, только вот помочь ничем не мог. С ним было всего два бойца, остальные чуть дальше устроились. Да и майору в голову не приходило, что немцы сейчас расстреляют всех кого загнали в карьер, это было выше его понимания. Большинство были в гражданской одежде, виднелись пятна женских платьев. Так что он и его разведчики в кровь искусали кулаки, наблюдая, как пулемётчики, а они все были в советской красноармейской форме, только с нарукавными повязками помощников гитлеровцев, расстреливают своих сограждан. Немцев там пятеро всего было, что на плёнку фотоаппаратов документировали расстрелы. Лапотников сообразил, что скоро будет следующая партия, поэтому отправил бойцов за отрядом. Когда те их привели и бойцы, рассредоточившись, начали готовиться к бою, как раз привели следующую партию. Пока их гоняли и заставляли закапывать последних расстрелянных, наши окруженцы успели подготовиться и незаметно занять позиции. И они вдарили, скорострельные авиационные пулемёты, буквально просеки прокладывали среди пулемётчиков. Однако и те успели открыть огонь, но стреляли они не по окруженцам, а туда куда были направленны стволы их пулемётов, в карьер, они расстреливали пленных. Недолго постреляли, и этих уничтожили, но потери среди освобождённых были большими. Отряд разведчиков во время схватки броском достиг одного немца, что залёг в стороне и утащил его в лес, это был унтер. Многие из спасённых покидая котлован, разбегались, среди них была и Катя. Ей повезло, она добежала до окруженцев, и они её приняли, им нужен был врач, даже такой. Отряд быстро уходил, ведь по их пятам немцы быстро бросили группу для преследования. Когда смогли оторваться, река помогла, решили допросить немца, а кроме Кати никто этого языка не знал. Вот она и стала добровольцем. Когда начали допрос, а немец особо их делишки и не скрывал, и охотно всё рассказывал. Тогда-то Катя и поседела, когда осознала весь ужас рассказа немца. Четыре котлована из пяти были засыпаны вровень с поверхностью, и пятый наполовину. Наши окруженцы помешали. Вдумайтесь, ЧЕТЫРЕ КОТЛОВАНА. А ведь некоторые из них имели глубину до пятнадцати, а то и двадцати метров, да и размеры впечатляли. Я сидел и слушал, как Катя глухим голосом всё это рассказывает, а у меня перед глазами эти засыпанные котлованы, и песок шевелится. Я сам там чуть не поседел. Я спросил у Кати, правдив ли её рассказ и та показала на руке вытатуированный длинный цифровой номер, эти номера накалывают всем военнопленным, вот и у неё он был. Дальше история проста, немца повесили, как военного преступника его решили не расстреливать, а повестить. Отряд двинул дальше. За месяц он сблизился с передовой, но их стали преследовать. Майор Лапотников со своими лётчиками из экипажа и самыми лучшими бойцами остался организовывать заслон, чтобы остальные ушли. Уходя, люди слышали, как в течение получаса позади шёл страшный бой. Когда всё стихло, стали звучать редкие винтовочные выстрелы. Окруженцы не раз встречались с немцами, и знали, сейчас там добивали раненых. Все бойцы, что вызвались остановить преследователей, погибли, но дали своим уйти. У передовой окруженцы встретились с другой группой, ею командовал командир дивизии, и совместно прорвав оборону, ударив с тыла, большая часть смогла вырваться к своим. Катя всё это рассказала в особом отделе, им даже были предоставлены фотоаппарат с плёнкой, снятых с того унтера, и его показания. На этом всё. Катю посадили на поезд, и она отбыла в Москву. Тут мы и встретились. Страшная история… Четыре котлована… доверху… Извините, я сейчас просто не могу говорить, поэтому вернёмся немного позже к письмам слушателей, а сейчас я вам спою, настроение подходящее. Когда я рассказывал о том, как с семьёй уходил по дорогам смерти к Москве, то там множество эпизодов было, хоть мемуары пиши. И была вот такая встреча. На обочине у околицы деревни сидел красноармеец с новеньким орденом «Красной Звезды» на груди, но пустым рукавом гимнастёрки. В боях за нашу страну он потерял руку. Свесив голову, боец плакал, а самому явно за сорок. Лишь бутылка водки в руке была, к которой он так и не притронулся. Пока дед от колодца носил воды напоить лошадей, я подошёл, не мог не подойти. Вот тот и рассказал свою историю, излил душу, и почти сразу она сложилась в песню. Ушёл с началом войны на фронт, и вот только что вернулся из госпиталя, всего полчаса из хаты. А история вот она, в песне.