Братик - [16]
– Это младший брат Стаса, Шурка.
Славный Демыч. Ты помнил, как я бил тогда Миху на кухне, ты хотел все сгладить, не задеть меня. Спасибо, друг, но не надо.
Я могу сам.
Я улыбнулся. Наверное достаточно неприятно, чтобы Шурка имел право дернуться и попятиться.
– Да, но не только это, - сказал я громко и очень отчетливо. - Он мой… - Обычно я не ругаюсь матом, но в этот момент мне хватило всего одного слова, чтобы объяснить всем присутствующим в каких именно отношениях мы с Шуриком состоим.
Кто-то нервно хихикнул, приняв все за неудачную шутку и тут же затих, поняв что обманулся.
Шурка смотрел прямо на меня, смотрел, будто не видя остальных, обвиняюще и гневно. Такой тонкий, такой маленький среди нас. И я больше не видел никого из тех, кто был в комнате, их силуэты плыли, стираясь, превращаясь в густые наслоения тумана, а между мною и им веной натянулся пульсирующий коридор багряно-красного света. Даже на расстоянии я чувствовал, как пахнет его тело, какие таинства скрывают впадинки за ушами и шея, и подмышки, и вмятинка пупка, колени и призывно глубокие ямочки в местах сочленения бедра и таза. Меня уже почти поташнивало от пленяющей сладости… этой мути.
И он понял. Узнал, почуял. Мягкое суровое личико разом побелело, ясные глаза расширились от испуга, и брат беспомощно огляделся в поисках пути к отступлению.
Но - поздно. Моя стая плотно обступила его со всех сторон.
Держала в кольце.
Довольный смех штормовым прибоем прокатился в моей груди.
– Заверяю вас, друзья мои, подонки и извращенцы, что этот сахарный комочек плоти так же хорош в своем деле, как и любой из нас.
Эта муть…
– Что, не верите?
Все молчали, не зная, как реагировать. Они боялись.
Боялись понять меня.
Боялись меня. У них было на это право.
Вероятно, по хорошему, мне следовало бы хоть немного прислушаться к этому страху. Оценить, остановиться на миг, удержать себя. Но…
Густая, выжирающая глаза, свербящая язык и пересохшую глотку муть…
Невероятная жестокая щедрость рвалась из меня наружу, стуча кулаками по внутренней стороне зубов, чтобы прорваться словами…
Эта муть - желание.
– Если не верите, попробуйте сами.
И широкий, картинный, приглашающий жест левой рукой.
Шурка понял меня, понял, что я серьезно, быстрее всех. На негнущихся ногах, весь застывший, напряженный, похоже почти ничего не соображая от страха он быстро попятился назад. Прочь от шипящего ликующим гневом моего взгляда, прямо в руки парней.
Демченко и Степан крепко поймали его за плечи. Остальные не двигались.
– Не стесняйтесь, ребята, - глухо и настойчиво произнес я и угрожающим тоном добавил: - Угощаю.
Они зашевелились, закачались, шумя и шатаясь, как страшный сказочный лес из старых детских фильмов.
– Круто! Тут можно в реале посмотреть, как гомика трахать будут, - прорезался в коридоре неживой, будто из другого мира пронзительный женский голос.
Щелкнула, выскочив пробка, и тупая человеческая масса будто по команде хлынула на Шурку, совершенно беспомощного в лапах двоих взрослых. Хлынула, полностью скрывая его от меня.
Я взял покорно поданную мне Хиппи бутылку водки и коротким жестом позволил ему ретироваться в кипящую вокруг моего брата живую массу. Глотнул прямо из горла, как последние уроды, и, повернувшись к происходящему более чем боком, угрюмо вперился в телевизор.
Сам не понимаю, чего я хотел добиться. И добился ли того, что хотел. Я был доволен и дьявольски зол в одно и то же время. Я ликовал и ненавидел их всех. Но, наконец, выжрав, как лимонад, всю бутылку до дна, самозабвенно рухнул в упоенное отупление.
Провал памяти (День предположительно второй или третий)
Мартовское солнце буравчиками впилось мне под веки с утра пораньше. Похмелье волтузило мое изломанное тело самым, что ни на есть немыслимым образом. Тело алкало смерти и воды, больная голова - смерти и водки.
Не желая даже думать, на что похожа после затянувшейся вакханалии квартира, я волевым усилием заставил себя встать с кровати.
Ну, насколько способен был оценить это мой воспаленный разум, моя святая святых, моя комната, куда я собственно и был доставлен отсыпаться, пребывала в более-менее терпимом состоянии. Зато сразу снаружи, уже в коридоре, меня ждало «Мамаево побоище» и «Утро на Куликовом поле» в одном флаконе.
Со стороны ванной комнаты и кухни громко галдели голоса, так что из чистого чувства самосохранения, больная голова устроила мне краткий сеанс топографического кретинизма, и вместо уборной зачем-то завела меня в гостиную. Там я выпучил красные мутные глаза на спящий вповалку прямо на остатках нашей вчерашней трапезы мало поддающийся опознанию народ. Медленно, как в плохом сне, я понял, где нахожусь. Логически сообразил, что мне нужно совсем в другое место и, предусмотрительно разжившись из чьих-то ослабевших пальцев только начатой бутылкой «Столичной», героически направил стопы свои навстречу шуму. Галдела, как выяснилось, толпа где-то из девяти человек, наглухо обступившая все подступы к вожделенному мною туалету.
Дверь туда была распахнута настежь, но никто не входил и не выходил, а что происходило внутри, было невозможно рассмотреть из-за спин.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.