Брат и сестра - [24]

Когда он возвратился, Зоя входила уже в класс. Ярослав задал им обоим вопрос:

— Читали о налете германской авиации на Лондон?

Он вынул из кармана сложенную и перегнутую несколько раз «Правду».

В это время Петя Симонов, увидев издали крупный заголовок «Бой в Средиземном море», попросил:

— Ярослав, давай прочти, кто там кого?

Ярослав прочел об уничтожении английским флотом группы немецких кораблей. Потом он читал информацию о военных действиях: «На африканских фронтах», «На греческом фронте», «Военные действия в Албании». Дальше шла сводка германского командования и выступление президента США Рузвельта, в словах которого грозно звучало предупреждение Германии, начавшей топить американские торговые пароходы.

Ярослав сказал:

— Черт возьми, во всем мире идет война!

— Нет, не во всем мире, — возразила Зоя. Она взяла у Ярослава газету и, расправляя ее у себя на коленях, показала: — Посмотрите заголовок передовицы: «Важнейшее средство повышения плодородия почвы», а вот, смотрите: «Весенняя путина», «Шахматный матч-турнир» — разве это война?

И Зоя, вскинув голову, посмотрела в глаза Ярославу.

— Здорово Смыслов рвется вперед, — сказал Петя.

— А вот, смотрите, расширяется улица Горького, пятиэтажный дом номер девятнадцать передвигают в глубину на двадцать метров, — продолжала Зоя.

Ярослав перебил ее:

— А Гитлеру наплевать на плодородие почвы, наплевать на то, что надо расширить улицу Горького, — возьмет и ударит в нашу сторону, а мы тут какими-то диктантами занимаемся, волнуемся о каких-то экзаменах!

— Никогда этого не будет! — сказал Петя с убеждением. — Кишка тонка у твоего Гитлера. Мы не Бельгия и не Норвегия. А потом, что ему такого у нас надо — он и так как кот в масле катается!

— Сыр в масле, — поправила его Зоя, засмеявшись, и сказала: — Кстати, Петя, застегни на вороте пуговицу.

— Что ему надо, — продолжал Петя, покорно застегнув пуговицу, — в Норвегии — селедки, в Голландии — молочко.

Ярослав перебил его:

— В волейбол ты играешь, Петя, неплохо, на турнике у тебя еще лучше получается, а вот политик ты слабоватый. А ты, Зоя, как думаешь: будет война?

— Шура говорит, что Гитлеру нельзя верить, — сказала Зоя.

— Нет, ты прямо говори — будет или нет?

— Я думаю, что не будет. Во всяком случае, мы успеем окончить школу и поступить в вуз. Ну как, ты бесповоротно решил стать пианистом?

Ярослав неопределенно покачал головой и ответил:

— Еще есть время подумать. А ты, Зоя, куда?

— Я куда-нибудь в гуманитарный. У меня тоже есть время, чтобы все это обдумать.

У Зои была одна заветная мечта, но она хранила ее пока в тайне. Чтобы отвлечь от себя внимание, она спросила Петю:

— А ты куда, детинушка, в Тимирязевскую академию?

— А куда же? Мне далеко ходить не надо, моя дорога прямая.

Зоя резко поднялась с парты и, встряхнув головою, отбросив вверх спустившуюся на правую бровь прядь волос, сказала:

— Пора, друзья мои, раскрывайте-ка ваши тетрадки! В Тимирязевскую академию принимают тоже только грамотных.

На этот раз диктант закончился сравнительно благополучно: у Пети и Ярослава оказалось только по две ошибки. Всех рассмешило то, что обе ошибки они сделали совершенно одинаковые, словно списывали друг у друга: в слове «огарок» вместо буквы «о» написали «а» и в глаголе «улыбается» поставили ненужный мягкий знак.

Когда Зоя только что закончила разбор ошибок, резко раскрылась дверь и на пороге класса появился учитель по черчению, Николай Иванович Погодин.

— Великолепно! — сказал он, обрадованный тем, что нашел-таки то, что ему нужно. — Вас здесь трое? Всех мне не надо, а Петю я у вас забираю. Авария: во втором этаже погас свет. Пошли, Петя!

И, не допуская никаких возражений, вернее, не подозревая, что они могут существовать, Николай Иванович, оставив дверь открытой, повернулся, как на оси, на каблуке своей здоровой правой ноги и, сильно припадая на левую, изувеченную еще в раннем детстве, понесся по коридору, все время кланяясь и выпрямляясь, точно он хотел вскочить на какое-то препятствие и каждый раз срывался с него.

Николай Иванович был криклив, раздражителен и резок, но именно этому человеку из всех педагогов школы большинство ребят, особенно мальчики, отдавали свою любовь и привязанность, хотя он был очень некрасив, а в минуты раздражения даже уродлив. Никто никогда не видел его узкого, острого лица в состоянии покоя: оно или сияло щедрой улыбкой сочувствия и одобрения, или же бывало перекошено болезненной гримасой, выражающей досаду; когда же Николай Иванович приходил в состояние внезапного раздражения, то на него и вовсе старались не смотреть — до того неприятным становился напряженно-пронизывающий взгляд его глаз.

Нервный, всегда взбудораженный каким-нибудь своим очередным увлечением, Николай Иванович обладал редким даром возбуждать к себе симпатию — сколько бы он ни кричал и ни раздражался, в школе не существовало ни одного человека, который бы на него обижался. Ребята тянулись к нему, быстро к нему привязывались.

Официально Николай Иванович занимал штатную должность преподавателя черчения, но это была лишь малая доля того, что делал он для школы. Семьи своей он не имел; отдавая школе все свое время, он здесь и жил, холостяком; никакого иного общества, кроме школьных ребят, Николай Иванович не искал и не хотел, и все его интересы определялись только их интересами и жизнью всей школы.