Брат и сестра - [22]
— Шура, сознайся, что при твоих способностях ты мог бы идти в числе отличников?!
— Что ты, мама! — сказал Шура с искренней убежденностью. — Пожалуйста, не мечтай об этом и не расстраивай себя понапрасну. Немецкий всегда будет для меня кирпичом преткновения. А кроме того, разве я могу когда-нибудь угнаться по литературе за нашей Зойкой и за Люськой Уткиной?
— А я, Шура, все еще не потеряла надежду стать отличницей, сейчас засяду за свои тетрадки. Вот только приведу себя немного в порядок.
Любовь Тимофеевна села на кровать и, вынув гребешок и шпильки, распустила длинные, легко рассыпавшиеся в руках волосы и принялась их расчесывать.
Всю жизнь Любовь Тимофеевна руководствовалась обязательным для себя правилом: постоянно быть внутренне близкой со своими детьми, разделять вместе с ними все их интересы, все помыслы и желания; ни на одну минуту, ни на одну йоту дети не должны сомневаться в этой материнской близости. Такого правила придерживался до самой своей смерти и ее муж. От него Любовь Тимофеевна усвоила и другое незыблемое правило: воспитывай своих детей не резонерскими нотациями и надоедливыми наставлениями, а всем своим поведением в жизни, своим отношением к труду и даже своим внешним обликом.
Как только Любовь Тимофеевна уложила на голове волосы опять обычной своей прической, — небольшой, не туго связанный узел, прикрывающий шею, — и села на Зоино место проверять тетрадки, Шуре стало совестно бездельничать. Ни слова не сказав, он тоже сел за стол против матери и не встал, пока не закончил все задания к завтрашнему дню.
Убирая со стола книги и тетрадки, Шура среди них обнаружил тетрадь Зои по литературе. Как она сюда попала? Очевидно, он нечаянно захватил ее вместе со своими, когда доставал их с этажерки. Он вспомнил сегодняшний разговор с Зоей о Чернышевском. Опять перед глазами с необыкновенной яркостью, до мельчайших деталей, встала картина гражданской казни Чернышевского. Шуре захотелось посмотреть, какой материал о Чернышевском записан у Зои.
Обычно брат и сестра делали вид, что не интересуются состоянием тетрадей друг у друга. Каждый хотел быть совершенно самостоятельным. По математике, физике и химии Шура шел ничуть не слабее Зои; иногда он даже помогал ей разбираться в некоторых вопросах по этим предметам; а по литературе он считал безнадежным пытаться идти с Зоей в ногу; пользоваться же в какой бы то ни было мере ее тетрадками он считал ниже своего достоинства. Он позволил себе заглянуть сейчас в тетрадь сестры потому, что вопрос о Чернышевском и для Шуры и для Зои выходил далеко за пределы одних только школьных интересов.
Как только Шура раскрыл тетрадь, на стол из нее выпало несколько карточек, вырезанных из плотной чертежной бумаги. На таких карточках Зоя записывала высказывания политических деятелей о данном писателе и цитаты из его произведений, наиболее ярко характеризующие писателя. Карточки были заведены на Тургенева, Чернышевского, Герцена, Добролюбова, Гончарова и Островского. Помимо этого, в самой тетради Зоя записала хронологическую канву жизни этих писателей, затем главные произведения их, а также темы для сочинений и тезисы для каждой темы.
Карточка на Чернышевского начиналась высказываниями В. И. Ленина:
«Он был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей».
Записала Зоя также и слова Плеханова:
«В истории нашей литературы нет ничего трагичнее судьбы Н. Г. Чернышевского. Трудно даже представить себе, сколько тяжелых страданий гордо вынес литературный Прометей в течение того длительного времени, когда его так методически терзал полицейский коршун».
На отдельную карточку Зоя внесла запись самого Чернышевского из его дневника:
«Я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства и довольства, уничтожения нищеты и порока…»
И дальше, о крестьянской революции, его же слова:
«Я приму участие… меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня.
Произойдут ужаснейшие волнения, и в них может родиться настоящая народная революция…»
Дальше еще одна карточка, размером больше всех предыдущих:
«С тех пор как завелись типографские станки в России… ни одно печатное произведение не имело в России такого успеха, как «Что делать?» Чернышевского»
(Плеханов).
«Ни одна из повестей Тургенева, никакое произведение Толстого или какого-либо другого писателя не имели такого широкого и глубокого влияния на русскую молодежь, как эта повесть Чернышевского»
(революционер Кропоткин).
«Должен сказать, — ни раньше, ни позже не было ни одного литературного произведения, которое так сильно повлияло бы на мое революционное воспитание, как роман Н. Г. Чернышевского»
(Г. Димитров).
Жизненные принципы Рахметова:
1. «Не имею права тратить деньги на прихоть, без которой могу обойтись».
2. «Я не пью ни капли вина. Я не прикасаюсь к женщине».
3. «То, что ест простой народ, и я могу есть. Того, что никогда не доступно простым людям, и я не должен есть! Это нужно мне для того, чтобы хотя несколько чувствовать, насколько стеснена их жизнь сравнительно с моею».
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.