Браслет - [2]

За стеной плачет Тася, Колин голос, успокаивающий ее, кажется надрывно родным. С бодуна Она любит любимых еще больше, чем обычно. Кадры вчерашнего вечера безжалостно сменяют друг друга в Ее сознании. А я кричу Ей в самое ухо: «Сними браслет! Сними браслет! Сними браслет!» Но она меня не слышит, то есть, скажем так, почти — не слышит. Вместо того, чтобы снять браслет, она разглядывает его беспрестанно и кутается всё глубже в одеяло своей тоски.

3

— Откуда? — Коля смотрит прямо на браслет, и тот накаляется от ненависти.

— Васильевна подарила.

— Она ж тебя терпеть не может.

— Ага, я и сама удивилась.

— Сколько ей стукнуло-то, приме вашей стареющей?

— Фиг ее знает, это страшная тайна. — Ее обветренный рот гнется в улыбку как палка, готовая сломаться от проявления радости, и спешит вернуться в расслабленно-печальное состояние. — Главреж предложил мне роль в следующем спектакле, главную, так Васильевна чуть не лопнула от злости.

— Так что кончай бухать, а то проворонишь свою роль. И чего тебя туда понесло? От лукавого все эти посиделки.

* * *

— А-тата-а-тата, мы везем с собой кота…

— Тятятя… — послушно отзывается Таська. Там, в соседней комнате, совсем другая жизнь, няня, ребенок, счастье. И никакого компьютера, похмелья, безысходности и браслета.

Ангел-Хранитель, когда наконец рассветёт:

В облаке — солнце, на облаке — Ланцелот,

Смотрю на него (да, съели!), смотрю из дверного рта,

Содрать бы туман мне с дОма — моя (да, моя!) фата…

Замуж за Ланцелота, счастье мое на кровИгрязИ

Ангел-Хранитель, что ты! Всё у меня на мази,

Буду беременной, толстой, соски, пелёнки, развод…

Всё потому что вряд ли когда-нибудь рассветёт.

Эсфирь, Фира живет в Израиле. Они познакомились на какой-то паутинке интернета, две увязшие на одном сайте мухи. Теперь, когда у Нее появился скайп, она видит Фирины коричневые глаза без ресниц — они бы только мешали сосредоточиться на спокойном познании, которым мерцает ее теплый взгляд. Но Она не смотрит на Фиру. Внизу, на второй картинке Она видит свое собственное изображение — говорящую, моргающую и грустную себя, и думает не без апатии: «Я от тебя устала…» — точно так же говорил о ней седокрылый старец, точно так же она сама думает о себе.

— Я статью нашла, про алкоголизм. Там сказано, что алкоголь не яд, а лекарство — для больной души. И нужно не лечить от тяги к спиртному, а устранять причину, по которой душа нуждается в наркотике. Тогда и необходимость в нем отпадет сама собой. И я подумала — моя проблема в том, что я не могу себя простить. Именно это я заливаю водкой.

— То самое? Не можешь простить? — спрашивает Фира.

— Да. И хуже всего то, что даже Бог не может простить меня — за меня. Он простил меня. А я себя — нет. Не знаю, почему.

— Главное, что ты это сформулировала. Теперь всё изменится. Бог не может помочь человеку тогда, когда человек не хочет, чтобы ему помогали. Если есть желание, то больше ничего и не требуется.

— Смотри.

Она поднимает руку так, чтобы на картинке появился браслет.

— Что это?

— Я Кольке сказала, что мне Васильевна подарила. В знак дружбы и симпатии. Смешно, да? А кстати, главреж звонил, спрашивал, как я добралась домой, всё ли со мной нормально. Говорит, что я как-то странно исчезла с банкета…

Она продолжает, а я уже не слушаю.

Еще как странно ты «исчезла с банкета». Если бы ты знала. Ты заснула за столом. Никто на тебя не смотрел. Одну секунду. Черная тень дотронулась до браслета, и твой стул мгновенно опустел. А ты очутилась на дороге, в нескольких километрах от ресторана. За одну секунду. Ты проснулась одна, на дороге, не помня, как туда попала. Ты села в новую майскую траву, обугленную ночным драконьим дыханием…

— Сними браслет и вынеси на балкон, — сказала Фира.

* * *

Я помню эту историю. Брат передал мне все бумаги по Ее делу, и я их внимательно изучил. Я помню пустую квартиру, помню надувной матрац, который выдыхался к концу дня, оставляя Ее на полу. С именем «Инга» она, простуженная, опустошала бутылки с холодным пивом, и дело закончилось тяжким бронхитом. Кашель сговорился с прошлым, и они вместе били ее и днем и ночью. Она бросила институт, работу и проживала свои последние рубли на круглосуточное горе. Пришлось вызвать врача. Пусть прошлое продолжает избиение, а к кашлю привыкнуть не получилось. Она вызвала скорую ближе к полуночи, когда начала харкать с кровью. Прозвенел звонок в дверь. А она уже минуты три подряд безучастно следила за тем, как трудолюбивый таракан, вроде Нее «до горя», бороздил просторы пододеяльника. Так же, как она недавно — просторы Москвы — в поисках денег, призвания, лучшей доли. «Я не буду прибивать его так, как меня прибило свернутой газеткой неожиданное Ничто, после чего пришлось отползать за плинтус, в щёлку своего поганого, тесного подмосковья».

«Ползи уже, так и быть, а я пойду открывать» — и утробно закашлялась.

Молодой человек в синей униформе деловито зашел в комнату, обозрел поросшие пыльным мхом полы, серые простыни, три початые бутылки из-под пива, даже таракана приметил — Она это видела. Вздохнул, достал стетоскоп, слушал Ее долго, на совесть. Приговаривал: