Бранденбургские ворота - [118]

Семейные отношения Фриды с Вильгельмом складываются теперь иначе, чем перед войной. Она уже не безропотная заезженная «хаусфрау». Круг ее интересов стал значительно шире, она привыкла иметь свое мнение и умеет за него постоять.

Фрида резко восстает против намерения мужа стать «гренцгенгером». У нее есть сильный довод: будущее их детей. Вилли учится в хорошей новой школе, Линда — в университете Гумбольдта. Что скажут товарищи, если узнают, что у них отец «гренцгенгер» — двоедушный человек, подрывающий устои рабоче-крестьянской республики? Ведь «гренцгенгеры» работают на капиталистов в «Дрюбене», а пользуются всеми благами в ГДР. Стыдно и неловко будет детям, особенно Линде, которая считается активисткой в УНИ и на заводе. Она девушка гордая и принципиальная. Такая может оставить университет, чтобы избавиться от позора.

Приятель мужа Удо Аугенштехер — шмаротцер[96] и бездельник, каких мало. Он подыскал себе в Западном Берлине подходящую вдовушку, владелицу гаштета[97], навещает ее три раза в неделю, обещает жениться, а сам покуда пьет и жрет в ее харчевне задарма в три горла. Мало того, угощает своих приятелей, в том числе Вильгельма.

Узнав об этом, Фрида стала укорять мужа: можно ли так бессовестно облапошивать вдовую женщину, хотя бы и хозяйку харчевни? Разве порядочный немец позволит себе пить и есть обманом за чужой счет?

Вильгельм только ухмылялся, как отъевшийся ленивый кот. Отчего же Удо не попользоваться своим холостяцким положением, ежели теперь такая нехватка мужчин? Удо со своими кобелиными способностями может стать при желании не то что владельцем харчевни, а даже хозяином завода. Надо только отыскать подходящую «вакансию». Будь он, Вильгельм, холостым и бездетным, он тоже бы теперь не моргал.

Фрида возмутилась:

— Я тебя не держу. Ищи «вакансию» и убирайся насовсем в этот поганый «Дрюбен».

— А что? Подумаю! — хохотнул Вильгельм. — Ежели повезет, можно враз миллионером заделаться.

— На чужом горбу в рай? — укорила Фрида.

— Все умные люди так живут.

— Не умные, а хитрые, без стыда и совести. Что ж, по-твоему, все остальные — сплошь дураки? Хороший человек не побежит. Не покинет свою родину, отчий дом, близких людей. Нормальный человек без этого жить не может.

— Ничего, там тоже Германия.

— Германия, да не та.

— Верно: получше. В той Германии все имеется.

— И у нас все будет. Мы сложа руки не сидим — работаем.

— Работаем! Вкалываем! Пыхтим! И сколько еще лет собираетесь пыхтеть? Жизнь у человека одна, ее надо прожить в свое удовольствие.

— Так рассуждают себялюбцы, которым ни до чего нет дела, кроме собственной утробы.

— У меня лучшие годочки пропали из-за войны. Что ж, я не могу теперь пожить по-человечески?

— Как Удо-шмаротцер? Чего ж тут человеческого? Грязь и свинство!

— Ты, я смотрю, совсем агитатором заделалась. Видно, передалось по наследству от покойной матушки Катрин.

— Мне до нее очень далеко. Но я горжусь своей матерью.

— Гордись, пожалуйста. Твое дело. А я хочу жить по-своему. Я при Гитлере в политику не лез и теперь не лезу. Мне все едино, была бы жизнь нормальная.

— «Нормальная»! — с горечью повторила Фрида. — Сколько мы, немцы, страдали, сколько всякого пережили, а тебе все не впрок. Ничего не понял: как был пивной пузырь, так и остался…

— Живу, как мне нравится. Мое дело.

Помолчали немного, недовольные друг другом, ни в чем друг друга не убедившие.

— А Вилли в Западный Берлин не таскай! — строго сказала Фрида. — Ему учиться надо.

— Там можно тоже кое-чему научиться.

— Чему? Спекулировать на черном рынке? Валютой промышлять?

— Жизни! Жизни учиться! Не плакатной, а настоящей.

— У наших детей будет хорошая жизнь. Не то что была у нас с тобой.

— Навряд ли!

— Насчет Вилли я тебя серьезно предупреждаю.

— Что еще за ультиматум? Ты это брось! Вот новости!

— Время новое — потому и новости!

Окапывая вечером яблоньки в своем саду, услышал Андрей по соседству два мужских голоса. Удивился: с кем это беседует Мельхиор? Подойдя ближе, увидел, что рядом с садовником стоит незнакомый старик в фуфайке — высокого роста, сухопарый, с рыжеватыми усами и бородой, закрывающими рот. «Видно, тоже кляйнгертнер, — подумал Андрей, продолжая свою работу. — Пришел что-нибудь купить или спросить».

Через несколько минут Мельхиор подошел к заборчику, разделявшему участки соседей. Приподняв по обыкновению порыжелую шляпу, приветствовал соседа и вкрадчиво спросил:

— Не разрешит ли господин Бугров познакомить его с господином Хуго Штаммом? Он когда-то жил здесь, в Карлсхорсте. Ему хотелось бы заработать немного.

Андрей пожал плечами:

— Вы знаете, я сам работаю в саду. У меня на поденщиков денег нет.

— Что вы! Господин Штамм просит вовсе не об этом!

— Ну, пожалуйста, если я смогу…

Мельхиор подвел своего приятеля, тот поклонился и произнес низким хрипловатым голосом:

— Хуго Штамм. Пенсионер.

— Тут дело вот в чем, — пояснил Мельхиор. — Хозяйка этого дома, который вы теперь занимаете, живет в Баварии…

— Я арендую дом в установленном порядке, — на всякий случай предупредил Бугров. — Он принадлежит берлинскому горсовету.

— Нет, нет! — заверил Мельхиор. — У полковницы нет никаких претензий. У нее только небольшая просьба. Госпожа Гайер прислала с Хуго письмо, своего рода доверенность. Он все сейчас изложит сам.