Браки по расчету - [57]

Он вернулся к изучению русского языка, но недолго занимался им, переметнувшись на польский, а затем на хорватский. Ни один из этих языков он не изучил досконально, но, будучи человеком решительным и беззастенчивым, всегда умел обойтись своими скудными познаниями. Закончив три класса вечерней торговой школы, он рассудил, что всего этого мало для настоящей образованности, — и решил продолжать образование приватно. Тогда на стенах его комнатушки появились листки со следующими надписями: «Ватерлоо 1815», «Открытие Америки 1492», «Вильгельм Завоеватель, битва при Гастингсе 1066» и так далее: Гонзик изучал историю Европы и желал иметь основные даты перед глазами, даже когда мылся, одевался или укладывался спать. Через какое-то время эти листки исчезли, уступив место другим: «Монблан 4810», «Лиссабон — столица Португалии», «Мальта — остров в Средиземном море и орден». Из этого явствовало, что Гонзик взялся за географию. «Гефест — хромой кузнец», «Посейдон — брат Зевса, бог морей» — эти листки свидетельствовали о временном интересе к древнегреческой мифологии. Совершенно так же украшали стены Гонзикова чуланчика попеременно физические, химические формулы, выписки из художественных произведений и даже философских трактатов.

Когда кончился срок ученичества у Кольбенхайера, Ян Бори поступил продавцом в магазин Макса Есселя на улице Вольцайле, через два года сделался уже заведующим галантерейным отделом, а через три, неутомимый в изобретении всяких новшеств, он был уже незаменимой правой рукой своего шефа.

Его первой идеей, привлекшей к нему внимание, было повесить два транспаранта у входа так, чтобы входящие покупатели видели надпись «Willkommen», а выходящие — «Auf Wiedersehen»[24]. Старый Макс Ессель, который ни разу в жизни ничего не придумал, восхитился остроумием и простотой этой выдумки и, похлопав Гонзика по плечу, объявил его светлой головой — Гонзик раз навсегда покорил его.

В магазине часто случались кражи — помещение изобиловало закоулками, проходами и колоннами, и продавцы не могли углядеть за всем. Тогда Гонзик разместил в незаметных местах зеркала, так что можно было видеть и то, что делается за углом. Господин Ессель так был растроган этим нововведением, что чуть не расплакался. Гонзик обнаружил к тому же замечательный вкус, и Ессель начал посылать его, юношу, едва достигшего двадцати лет, для закупки товара в самые Карловы Вары, в Милан и Венецию. Тогда-то Гонзик и познакомился с венским оптовиком, почтенным Моритцем Лагусом и его Сыновьями.

— Жаль такого таланта для гоя, — говаривал о нем Моритц Лагус.

В двадцать пять лет Гонзик сделался управляющим. Отца его уже не было в живых; старший брат Карл, по натуре такой же беспокойный и такой же выдумщик, как Гонзик, уехал в Америку, и столярная мастерская в Рыхлебове перешла к младшему брату, Франтишеку. Сестру Марию, шестнадцатилетнюю девушку, Гонзик выписал к себе в Вену для пополнения образования и отдал ее учиться пению.

Сестрица наша, — писал Гонзик в одном из нечастых своих писем брату Франтишеку в Рыхлебов, — настолько увлечена политическим движением нашего века, что стала теперь душой и телом патриотка. Где только какая-нибудь встреча или прославянский бал — там обязательно и мы. Теперь мы взяли служанкою одну моравскую девушку, так что дома у нас только по-чешски и говорят. После многих усилий и трудов основали мы тут славянский квартет, дела которого идут весьма успешно. Об этих националистических делах я упоминаю не случайно. За то недолгое время, что Мария, живет у меня в Вене, произошел огромный переворот в социальной жизни нации. Как венгры, так и славяне в Чехии и Моравии стряхивают немецкое засилье, и все уже идет к тому, чтобы вовсе избавиться от немецкого владычества и выступить самостоятельной и независимой европейской нацией. Сколь великая задача выражена в сих словах! Нам, чехам, нам, в подлинном смысле патриотам, следует теперь добротой нашей, прилежанием и приверженностью ко всему, что касается возлюбленной родины, показать всему миру, что бог и нас снабдил столь же светлым разумом, как других, и что сотворил он нас вовсе не для того, чтобы другие могли над нами, как над рабами, издеваться!

В другом своем письме Гонзик разъяснял младшему брату политическое положение:

Есть две партии — «централисты» и «автономисты». Первые рады бы всех под одну гребенку стричь, они не признают никакой отчизны, нет для них ни чехов, ни мораван, ни венгров. Они бы хотели командовать из Вены и всех нас онемечить, так что все мы вскоре сделались бы ни то ни се, какая-то помесь, на манер летучих мышей, и стали бы настоящими дураками. (А с дураками любой может творить что угодно, и, между прочим, из них-то больше всего и денег выжмешь.) Само собой разумеется, такая политика по вкусу императору и правительству, и они очень усиленно поддерживают сих господ денежками.

Другая партия, напротив — ««автономисты», она состоит из чехов с мораванами и поляков, да несколько свободомыслящих немцев присоединилось к ним. И это немцам не нравится, им бы только господами быть, а нас своими поденщиками считать, вот они и шумят сильно.