Браки по расчету - [59]

Ловко выпрямив стан, Борн отрекомендовался полномочным представителем венской фирмы Макс Ессель, Вольцайле, и пояснил, что явился по делу об аренде торгового помещения, если госпожа Толарова дома.

На это девичий голос ответил — так сонно, что у Борна сложилось впечатление, что незнакомка за дверью не говорит, а лепечет каким-то манерным детским говорком, — что маменьки нету дома, и служанки нету, и ей, говорившей, не велено никому открывать. Борн, которого забавляла эта манерность, приятно подчеркивавшая его собственную энергию, ответил с улыбкой (каковая находилась в полном противоречии с содержанием его слов), что отсутствие госпожи Толаровой безмерно огорчает его, и не знает ли барышня, когда госпожа матушка вернется.

Из-за двери опять донесся какой-то невразумительный детский лепет, но Борн все-таки понял, что девица не знает, когда вернется маменька, что она ушла только за покупками, но не исключено, что она, как это часто бывало, отправит домой служанку с покупками, а сама еще пойдет по делам. Тут Борн поклонился двери и, сняв цилиндр, простился с сожалением; к его удивлению, лепечущий голосок остановил его, заявив, что маменьке будет очень досадно, когда она, дочь, передаст ей, что господин представитель напрасно утруждал себя, проделав путь из самой Вены.

Борн подумал, что девица, пожалуй, не так уж апатична, как можно было судить по ее сонной интонации, и что беседа с незнакомым мужчиной через дверь доставляет ей удовольствие. И он ответил, что дело обстоит не так ужасно, как думает барышня, ибо, с одной стороны, он, Борн, не оставляет надежды когда-нибудь застать матушку дома, а с другой стороны, он приехал в Прагу не только для того, чтобы арендовать магазин, но и по другим, не коммерческим, а национальным делам. Одной из целей его приезда является новый патриотический певческий кружок «Глагол»[25], членом коего он желал бы стать; слыхала ли барышня о «Глаголе»? Вместе с тем он хотел бы насладиться еще и красотами нашей дорогой стобашенной Праги, продолжал Борн, войдя в азарт. Он, правда, не впервые в Праге, наоборот, он уже несколько раз наезжал сюда для заключения торговых сделок, но никогда еще не было у него так много досуга, как теперь, когда он подыскивает помещение для филиала.

Тут Борн заметил, что разглагольствует впустую. Незримую барышню, вероятно, испугало такое отклонение от строго официальной темы, то есть от разговора об отсутствии маменьки и о возможности ее возвращения, и она в девическом смущении покинула свой пост. Борн замолчал — ответа не было; на всякий случай он еще раз спросил, там ли еще барышня, — дверь хранила молчание. Он сдул пылинку с цилиндра и, водрузив его на голову, повернулся, чтобы уйти, как вдруг входная дверь хлопнула — внезапный звук в этой строгой тишине — и по гулкой лестнице разнесся приятный женский альт, весьма выразительно изъяснявший, что деньги нынче потеряли всякую цену, выходишь из дому с десяткой в портмоне, а когда возвращаешься, то и в портмоне пусто, и в корзинке не густо.

Борн корректно взял под мышку тросточку, на которую он, как мы знаем, элегантно опирался, беседуя с девицей, скромно отступил к стене, аккуратно сдвинув ступни в безупречных лакированных туфлях — пятками вместе, носками врозь — и приподнял правую руку, чтобы в нужный момент снять цилиндр, — и стал ждать появления хозяйки дома. Ибо не представляло сомнения, что то была именно она.

Сопровождаемая молоденькой служанкой, влекущей набитую корзину, из которой с одной стороны выглядывала сахарная голова, а с другой — бледные лапы какой-то птицы, по лестнице довольно грузно — ибо была в теле — поднималась блондинка в возрасте от тридцати до сорока лет, с лицом приветливым и свежим, затененным вуалеткой, спущенной с приподнятых полей маленькой сиреневой шляпки и достигавшей губ. Почти всю ширину лестницы забирал огромный кринолин, тоже сиреневый, с синими прорезями, украшенный сложным турнюром сзади, пониже пояса. Дама все толковала о нынешней дороговизне, причем весьма неблагосклонно отозвалась о какой-то бабе, по-видимому об одной из своих поставщиц.

— Не видать ей меня больше, как своих ушей! Дрянь такая… — угрожающе произнесла дама и смолкла, узрев Борна, который в изящной позе стоял возле двери ее квартиры.

— Да, да, это я, а вы небось насчет лавки, — ответила она на его учтивый вопрос, имеет ли он честь говорить с госпожой Толаровой.

Несколько сбитый с толку такой стремительностью, он представился холодно и сдержанно и сказал, что помещение, правда, кажется, ему маловато, но он все же хотел бы осмотреть его. Пока он говорил, пани Толарова внимательно рассматривала его чистенькую вылощенную особу большими синими глазами, блеск которых гасила прозрачная ткань вуалетки; видимо, дама осталась довольна осмотром, так как улыбнулась приветливо и, отперев дверь, сказала, показывая ключом в темные недра квартиры:

— Входите, входите, поговорим.

Борн не решался войти первым, но она взяла его за локоть и втолкнула в прихожую.

— Входите, мне надо дверь запереть.

Борна удивило и огорчило, что чешская дама, столь представительная и богатая, ничуть не уступавшая ни осанкой, ни туалетом самой нарядной из венских горожанок, явно незнакома с правилами этикета. И он тут же подумал, что следовало бы перевести на чешский язык руководство, которое он постоянно держал на ночном столике в своей венской квартире и время от времени прочитывал с охотой и большой пользой для себя. Это была книга в роскошном переплете, с золотым обрезом и тисненым золотом заголовком: «Der gute Ton in alien Lebenslagen», что можно было бы передать по-нашему словами: «Хороший тон на все случаи жизни». И Борн положил, что как только он переедет в Прагу на постоянное жительство и откроет и пустит в ход филиал Есселя, то немедля познакомится с каким-нибудь чешским издателем и уговорит его выпустить эту полезную книгу, столь необходимую для повышения уровня чешского общества.