Брак по-американски - [21]

Шрифт
Интервал

Твой муж (надеюсь)

Рой

P.S. А Андре там был? Вы так и рассказываете всем, как дружите с тех самых пор, когда вас вместе купали в раковине? И все, наверное, умилялись? Селестия, дорогая, я, может, и родился вчера, но уж точно не сегодня вечером.


Дорогой Рой,

Твое последнее письмо меня так расстроило. Как я могу объяснить тебе, что стыд тут ни при чем? Наша история слишком уязвима, чтобы объяснять ее незнакомцам. Разве ты сам этого не понимаешь? Если я скажу, что мой муж в тюрьме, все услышат только это, а меня и моих кукол никто не заметит. Даже если я объясню, что ты невиновен, все запомнят только, что ты заключенный, и все. Даже если я расскажу всю правду, она до них не дойдет. Так что я не вижу смысла об этом говорить. Рой, понимаешь, это был особенный день для меня. Из Калифорнии специально прилетел мой наставник. Пришла Джанетта Коул[25]. И когда началась сессия вопросов и ответов, я просто не могла заставить себя говорить в микрофон о чем-то столь болезненном. Возможно, я эгоистка, но в этот момент я хотела быть художницей, а не женой заключенного. Пожалуйста, ответь на это письмо.

Твоя Селестия

P.S. Что касается твоих слов об Андре, то эти домыслы даже не заслуживают моего ответа. Уверена, что сейчас ты уже пришел в себя, и заранее принимаю твои извинения.


Дорогая Джоржия,

Уолтер говорит, что я просто придурок – надо было взглянуть на ситуацию твоими глазами. Он говорит, глупо было ждать, что ты станешь всем рассказывать, как твой муж сидит в тюрьме. Он сказал: «Это ж не “Беглец”. Она что, должна гоняться за одноногим мужиком[26]?» (Понимаешь теперь, почему мы его называем Гетто Йодой?) Он говорит, у тебя будет гораздо меньше возможностей для профессионального роста, если твое творчество станет ассоциироваться с лишением свободы, ведь это вызывает в памяти остальные удручающие стереотипы афроамериканской жизни. Только он выразился немного иначе: «Она ж черная женщина! Все и так думают, что у нее сорок малявок от сорока разных папаш и каждый месяц она получает пособие на сорок человек. Ей и без того сложно, а ведь ей еще нужно убедить белых, что она вся из себя мастерица-кудесница, делает кукол, вкалывает. Она и так из кожи вон лезет, а ты хочешь, чтобы она вышла на сцену и рассказала, что ее муженек мотает срок? Да стоит ей об этом заикнуться, у всех на уме будут только ее сорок малявок и сорок папаш. И что ей тогда делать? Телефонисткой работать, что ли?» (Именно это он и сказал.)

А я должен тебе сказать: прости меня. Я не хотел ни в чем тебя обвинять. Но мне тяжело здесь, Джорджия. Ты и понятия не имеешь, каково мне тут. И поверь мне, лучше тебе и не знать.

Я пошел в библиотеку и снова нашел статью и фото. У тебя на губах улыбка, а на пальце – мое кольцо. Сам не знаю, как я раньше этого не заметил.

С любовью,

Рой

Дорогая Селестия,

Получила ли ты мое письмо в прошлом месяце? Я просил у тебя прощения. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Прости меня. Пожалуйста, ответь мне. Можно даже по интернету.

Рой

Рой О. Гамильтон-мл.

PRA 4856932

Письмо может быть досмотрено

Исправительный центр Парсон

Проезд Лодердейл Вудьярд, 3751

Джемисон, Луизиана, 7064

Дорогой мистер Давенпорт,

Подозреваю, что вы не так себе представляли будущее, когда я пришел к вам просить руки вашей дочери. Я сидел у вас дома, серьезней некуда, стараясь все сделать как надо. А вы ответили: «Я не могу дать ответ, ее рука не мне принадлежит». Сначала я подумал, вы шутите, а потом осознал, что вы всерьез. Тогда я отыграл назад и притворился, что пошутил, но на самом деле я сгорал от стыда. Чувство было такое, будто за общим столом я ел руками, а все остальные – ножом и вилкой. Ее рука не вам принадлежит, так и есть. Но тем не менее я должен был поговорить с вами как мужчина с мужчиной. Я должен был спросить вас, могу ли я стать вашим зятем.

Со своим отцом я очень близок. Возможно, Селестия вам рассказывала, что он мне не родной, но другого отца я никогда не знал, и он всегда был для меня достойным примером для подражания. Отец дал мне имя и вообще все, что я имею. Но он мало что понимает в той жизни, которую я вел в Атланте, хотя именно его труд и дал мне эту возможность. Рой-старший всю жизнь прожил в маленьких южных городах, так и не окончил старшую школу, но всю жизнь зарабатывал на хлеб и крышу над головой для своей семьи. Для меня нет человека достойней.

Тогда я пришел к вам потому, что мы с вами похожи. В Атланте мы оба чужаки, если вы понимаете, о чем я. Вы живете тут довольно давно, а я еще совсем зеленый, но начинали мы одинаково. Вы из нищеты выбились в люди, а я был тогда нищетой, которая выбивалась в люди. По крайней мере, так мне в тот момент казалось. Сложно сказать, что со мной будет дальше, учитывая мое нынешнее положение. Но в тот день, когда я просил у вас ее руки, я ждал вашего благословения, и вы были для меня не только отцом Селестии, но и старшим наставником. Сделав ей предложение, я захотел прыгнуть выше головы, и, наверное, я нуждался в вашей поддержке, но в результате выставил себя полным идиотом. Наверное, я действительно идиот, раз все-таки пишу вам это письмо.


Рекомендуем почитать
Тополиный пух: Послевоенная повесть

Очень просты эти понятия — честность, порядочность, доброта. Но далеко не проста и не пряма дорога к ним. Сереже Тимофееву, герою повести Л. Николаева, придется преодолеть немало ошибок, заблуждений, срывов, прежде чем честность, и порядочность, и доброта станут чертами его характера. В повести воссоздаются точная, увиденная глазами московского мальчишки атмосфера, быт послевоенной столицы.


Синдром веселья Плуготаренко

Эта книга о воинах-афганцах. О тех из них, которые домой вернулись инвалидами. О непростых, порой трагических судьбах.


Чёртовы свечи

В сборник вошли две повести и рассказы. Приключения, детективы, фантастика, сказки — всё это стало для автора не просто жанрами литературы. У него такая судьба, такая жизнь, в которой трудно отделить правду от выдумки. Детство, проведённое в военных городках, «чемоданная жизнь» с её постоянными переездами с тёплой Украины на Чукотку, в Сибирь и снова армия, студенчество с летними экспедициями в тайгу, хождения по монастырям и удовольствие от занятия единоборствами, аспирантура и журналистика — сформировали его характер и стали источниками для его произведений.


Ловля ветра, или Поиск большой любви

Книга «Ловля ветра, или Поиск большой любви» состоит из рассказов и коротких эссе. Все они о современниках, людях, которые встречаются нам каждый день — соседях, сослуживцах, попутчиках. Объединяет их то, что автор назвала «поиском большой любви» — это огромное желание быть счастливыми, любимыми, напоенными светом и радостью, как в ранней юности. Одних эти поиски уводят с пути истинного, а других к крепкой вере во Христа, приводят в храм. Но и здесь все непросто, ведь это только начало пути, но очевидно, что именно эта тернистая дорога как раз и ведет к искомой каждым большой любви. О трудностях на этом пути, о том, что мешает обрести радость — верный залог правильного развития христианина, его возрастания в вере — эта книга.


Годы бедствий

Действие повести происходит в период 2-й гражданской войны в Китае 1927-1936 гг. и нашествия японцев.


Полет кроншнепов

Молодой, но уже широко известный у себя на родине и за рубежом писатель, биолог по образованию, ставит в своих произведениях проблемы взаимоотношений человека с окружающим его миром природы и людей, рассказывает о судьбах научной интеллигенции в Нидерландах.


Бал безумцев

Действие романа происходит в Париже конца XIX века, когда обычным делом было отправлять непокорных женщин в психиатрические клиники. Каждый год знаменитый невролог Жан-Мартен Шарко устраивает в больнице Сальпетриер странный костюмированный бал с участием своих пациенток. Посмотреть на это зрелище стекается весь парижский бомонд. На этом страшном и диком торжестве пересекаются судьбы женщин: старой проститутки Терезы, маленькой жертвы насилия Луизы, Женевьевы и беседующей с душами умерших Эжени Клери. Чем для них закончится этот Бал безумцев?


Человеческие поступки

В разгар студенческих волнений в Кванджу жестоко убит мальчик по имени Тонхо. Воспоминания об этом трагическом эпизоде красной нитью проходят сквозь череду взаимосвязанных глав, где жертвы и их родственники сталкиваются с подавлением, отрицанием и отголосками той резни. Лучший друг Тонхо, разделивший его участь; редактор, борющийся с цензурой; заключенный и работник фабрики, каждый из которых страдает от травматических воспоминаний; убитая горем мать Тонхо. Их голосами, полными скорби и надежды, рассказывается история о человечности в жестокие времена. Удостоенный множества наград и вызывающий споры бестселлер «Человеческие поступки» – это детальный слепок исторического события, последствия которого ощущаются и по сей день; история, от персонажа к персонажу отмеченная суровой печатью угнетения и необыкновенной поэзией человечности.