Брак как произведение искусства - [5]

Ф.С.: Желание… какое желание? Вы забываете, что в этом деле был третий участник — Бог!

Ю.К.: Вера в Бога, по видимости, приносит равновесие в отношения множества супружеских пар. Весь вопрос в том, что занимает место Бога в сегодняшнем атеистическом мире. Одни мои пациенты заменяют Бога культом искусства и литературы, другие, работающие вместе, — своей фирмой…

Ф.С.: И которые говорят друг другу: «Будем воздерживаться от секса ради блага нашей фирмы!» (Смех.)

«Н.О.»: Всепоглощающая страсть, описанная Дени де Ружмоном в книге «Любовь и Запад» («17Amour et l’Occident»), вам предпочтительнее, нежели верность в воздержании Маритена?

Ф.С.: Страсть не имеет причины. Верность отвечает на вопрос «Почему?», страсть же нельзя ничем оправдать. Страсть творит, что хочет — счастье или горе. Насколько я помню, эта работа написана Ружмоном в очень романтическом, вагнеровском духе. По его мнению, любовная страсть неизбежно приводит к жертве, к смерти. Эта тщательно выстроенная идеология господствует и поныне. Словно страсть непременно сопряжена с расплатой, а любовь обязательно оборачивается трагедией. Я придерживаюсь по этому вопросу радикально иной точки зрения. У меня иное восприятие любви. Я — скорее «Mozart for ever», как говорил Годар, чем Вагнер. Главное — не надо грусти. Верность, неверность — вот конкретные, социальные вопросы. Разве нет? Но страсть подчиняется другому времени.

Ю.К.: Страсть стремится к абсолюту и в то же время подвергает его сомнению. Мы бессильны против неистовства ее эксцессов. Они имеют отношение как к удовольствию, так и к разрушению. Страсть — это восторг и близость смерти. Она — одновременно радость и смерть. Она разрушает и торжествует. У нее шекспировский характер. Это вневременной взрыв, дробление. Верность же обретается во времени. Думаю, Ружмон отсылает нас к дофрейдовскому, архаичному любовному опыту, существовавшему до Пикассо, Арто или, если угодно, до секс-шопов и дрэг-квин. Сегодня каждый знает, что сексуальность является по своей сути извращенной и полиморфной.

«Н.О.»: Задумывались ли вы над тем, что один из вас может поддаться страсти, и предусмотрена ли у вас на этот случай защита от того, что невозможно оправдать?

Ф.С.: Если вы еще этого не заметили, хочу вам сообщить, что нас связывает необычайная страсть! (Смех?)

Ю.К.: Мы настолько наполнены — одновременно собой и друг другом, — что подобную ситуацию трудно себе представить (Смех?) По крайней мере, это должна быть страсть, которая способна поставить под угрозу наше взаимопонимание. Сложности могут возникнуть тогда, когда образовавшаяся параллельная связь оказывается важнее остальных связей, но существует основополагающий философский сговор, вследствие которого другие отношения распадаются или сохраняются, но в качестве второстепенных. Я часто слышу от моих пациенток фразу: «Он меня предал» (мужчины из гордости жалуются меньше). Я понимаю их как аналитик, но не как человек. Чувствовать себя преданным, значит совершенно не верить в себя, быть лишенным нарциссизма до такой степени, что малейшее проявление утверждения индивидуальности другого причиняет сильную боль. Пустяковый укус комара ощущается как ядерный взрыв.

Ф.С.: Идея о том, что одна страсть противоречит другой, кажется мне ужасно непродуманной. Я усматриваю в ней возврат к религиозности, которая портит дела такого рода. Нужно употреблять слово «страсть» во множественном числе. Закрепить множественное число!

Ю.К.: Хорошо, но это предполагает наличие человека, существующего не в единственном, но во множественном числе, то есть множественного человека. Всем ли под силу испытывать страстную любовь одновременно к нескольким людям? Это не так просто. Художник или писатель могут утвердительно ответить на этот вопрос. Обычный же человек стремится к целостности собственного «Я». Он проживает разные истории любви, которые словно уничтожают друг друга.

Ф.С.: Ну, я думаю, это заблуждение. Опять романтизм, опять XIX век… По-моему, сегодня это уже потеряло свою актуальность.

Ю.К.: Есть люди, которые подавляют одну страсть и выбирают другую: у них есть бессознательное. Другие — разделяют и совмещают: они полиморфны. Мне ближе по духу первые. Должно быть, я консервативнее тебя.

«Н.О.»: Случалось ли вам ревновать друг друга?

Ю.К.: Ну, я не настолько люблю других женщин. Возможно, в этом мой недостаток, но зато так легче жить!

Ф.С.: Я отвечу так же: мужчины привлекают меня в недостаточной степени.

«Н.О.»: Неверный мужчина вызывает улыбку, а нарушившая супружескую верность женщина неизменно подвергается осуждению. Изменила ли коренным образом сложившееся положение дел революция нравов, произошедшая тридцать лет назад?

Ю.К.: Имеют место неглубокие изменения. Феминизм, развитие идеологии анархизма, технический прогресс и контрацепция сексуально раскрепостили женщин. Но предрассудки, на мой взгляд, все еще очень сильны. Наличие у женщины свободной сексуальности допускается в том случае, если она лишена иных достоинств. Однако, если она занимает руководящую должность, обладает незаурядными мыслительными способностями или влиянием в общественной сфере и при этом идет на поводу у своих желаний, общество видит в ней угрозу. Она становится хуже неверной — грязной. Сегодня это слово не станут употреблять, скорее скажут: «странная», «своеобразная», а то и вовсе, вздохнув, промолчат… Большая часть женщин, вычеркнутых из французской политической или медийной жизни, пострадали главным образом из-за сплетен и клеветы, касавшихся их интимной жизни. Все еще бытует устойчивое представление о том, что женщина получила что-то через постель.