Божья коровка - [23]

— Хорошо, — кивнул директор. — Времени у нас немного, потому очень кратко. Степан Ермолаевич?

— Третий закон Ньютона?

— Действию всегда есть равное и противоположное противодействие, — отбарабанил испытуемый после небольшой заминки.

— Отлично, — согласился «физик».

— Варвара Тимофеевна? — директор посмотрел на «химицу».

— Валентность водорода и кислорода?

— Один и два соответственно.

И вновь после заминки.

— Знает, — преподаватель развела руками.

— Что ж, — сказал директор, — на этом завершим. Видно, что Борис готовился. Предлагаю сделать так. Он напишет заявление на мое имя с просьбой разрешить сдавать экзамены за курс средней школы. Педсовет согласие такое даст. Мы составим расписание по предметам, кроме тех, которые вынесены на выпускные экзамены. Пусть ходит и сдает. Выпускные — вместе с остальными. Возражения имеются?

Преподаватели закрутили головами.

— Леокадия Петровна, подготовьте документы…

«Прокатило», — думал Николай, топая от школы. Блиц-опрос он не то, чтобы ожидал, но к нему нисколько не готовился. Выручила память. От слияния с сознанием Бориса она стала всеобъемлющей. Лосев вспомнил даже песенку, которую учил в школе на уроках английского языка. «Но серьезно тут у них, — согласился, поразмыслив над случившимся. — На халяву не проскочишь. Блат не блат, а спросят строго. Надо на учебники налечь, взять их в библиотеке». Странно, но такая постановка дела в школе вызывала уважение. В его времени дипломы вузов покупали, а не то, что аттестат… «Надо будет Алексеевну отблагодарить, — думал Николай. — Без нее так и остался бы для всех дебилом. Только как отблагодарить? На подарок денег нет, а цветком тут не отделаешься. Посущественней чего бы». Он раскинул мыслями. Может быть, ее нарисовать? В этом времени к такому не привыкли. Не сидят здесь художники на улице, чтоб за деньги набросать карандашом твой портрет. Фотография — и та большая редкость. Камер у народа мало, чтобы сохранить момент — идут в фотоателье. Нарисованного Николаем Комарова аккуратно сняли и отдали в торг, заявив, что повесят в Ленинской комнате. Решено!

К исполнению задуманного Лосев подошел творчески. Женщины любят антураж, просто так отдать директору листок с портретом выглядело бы не солидно. В выходной Николай съездил в ГУМ, где купил большую рамку с паспарту. Приобрел цветные карандаши фирмы «Кохинор» и такой же ластик. Стоили они немало, но скупиться он не стал — продавец сказала, что это лучшие из всех. Оказалось, не соврала. Грифель мягкий, не крошится при заточке, оставаясь в оболочке, а не выскакивая из нее, как у советских. Николай решил, что рисунок будет в цвете — карандашном, разумеется. Можно сделать акварель, но Борис ею не владел. Николай понял это, подержав краски в ГУМе. Никаких эмоций у него при этом не возникло, но зато к карандашам руки потянулись сами.

Рисовал он без участия директора — попросить ее позировать не комильфо. Может отказать, и сюрприза не получится. В этот раз быстро написать портрет не вышло. Дело было не в отсутствии натуры — лица встреченных людей у него хранились в памяти, как фотографии на жестком диске. На набросках Алексеевна получалась строгой и суровой, как на снимках этого периода. Николай их помнил с детства — те висели в рамках в доме бабушки. Дедушка, прабабушка, другие родственники, и у всех — каменные лица. Алексеевна при всей ее суровости — человек душевный. Вон ему как помогла! Да и женщина красивая, пусть чуток и крупновата. Но зато не худосочная модель, у которой губы будто пчелы покусали… Николай браковал набросок за наброском, и наконец получил то, к чему стремился. Алексеевна смотрела на него веселым взглядом, чуть заметно улыбаясь. На высокий лоб скатилась прядка из прически, придавая облику директора слегка игривый шарм. Вот-вот подмигнет…

Рисунок занял место в паспарту, а оно — в деревянной рамке. Лосев завернул ее в газету и потопал в магазин. Директор сидела в кабинете.

— Что тебе? — спросила Николая.

— Это вам, — он развернул газету и положил рисунок перед ней. — На память.

— Это кто? — она взяла подарок. — Я, что ли? — спросила, рассмотрев.

— Вы, конечно.

— Не похожа, — засомневалась Алексеевна. — Здесь я молодая и красивая.

— Так какая есть, — мелким бесом подкатился Николай. — Мне не верите, спросите у людей.

— И спрошу! — пообещала Алексеевна.

Обещание она сдержала в обеденный перерыв. Когда все поели, попросила женщин задержаться и пустила по рукам портрет. Рисунок произвел фурор. Продавщицы ахали и закатывали глазки.

— Здесь вы прямо как артистка! — заявила Клава. — Хоть в кино снимай!

— Скажешь тоже, — смутилась Алексеевна и забрала у нее портрет. — На себя нисколько не похожа.

— Вы не правы, Алексеевна, — возразила заместитель. — В том-то и дело, что похожи, я сказала бы, что даже очень. В тоже время незнакомая, другая. Вас, как будто, по-другому разглядели.

— Точно! Правда! — поддержали продавщицы.

— Тот, кто вас нарисовал, наверное, в вас влюбился, — заявила Клава.

Продавщицы засмеялись.

— Что не так сказала? — не смутилась продавщица. — Я же это вижу. Он по вас вздыхает.

— Воздыхателя нашла, — засмеялась Алексеевна, указав на Николая. — Вот он в уголке сидит.