Божественные тайны сестричек Я-Я - [128]

На вечеринке тот же скрипач, вместе с остальными оркестрантами группы «Аллигатор Гри-Гри», играл композиции из кейджанских мелодий и зайдеко[92], переплетавшихся со старыми джазовыми стандартами сороковых, которые им пришлось выучить, чтобы зарабатывать на жизнь в сети загородных клубов южной Луизианы. Под большим древним виргинским дубом, ветви которого стараниями Бейлора были увиты рождественскими гирляндами, Шеп Уокер самолично следил за приготовлением cochon de lait и раздавал восхищенным ньюйоркцам полные тарелки свинины с бурым рисом. Чейни, муж Вилетты, надзирал за огромным черным котлом, где варились креветки. Длинные столы по периметру танцевальной площадки стонали под тяжестью салатов, французского хлеба и еще тысячи луизианских деликатесов.

Повсюду стояли составленные Ниси букеты из подсолнечника и цинний, а связки сена окружали костер, разведенный Малышом Шепом. Погода выдалась чудесной, и воздух оказался достаточно прохладным, чтобы можно было танцевать сколько угодно, не потея и не задыхаясь от жары. Все соглашались, что в округе давно уже не было такой веселой и счастливой свадьбы.

Где-то в середине вечера, когда все насытились, музыка стихла, музыкант, игравший на аккордеоне, объявил, что присутствующих ждет сюрприз, и, отступив в сторону, представил четырех я-я.

Виви Эббот Уокер подошла к микрофону, высоко подняла бокал шампанского, подмигнула и провозгласила:

— Сиддали, мивочка, эта песня для тебя.

Как следует глотнув шампанского, она дала знак остальным, и вся четверка, в сопровождении скрипки, аккордеона и бас-гитары, запела. Голоса были не так уж чтобы хороши, да и пение не слишком стройным, но с их губ лилась то ли колыбельная, то ли благословение, то ли просто песнь любви.

Ночи бесконечны

С тех пор, как нет тебя.

Мечтаю о тебе, родной,

И при свете дня.

Мой дружок, мой дружок,

Нет на свете лучше.

Тоскую я по голосу

И твоим рукам.

И хочу, чтоб понял

Ты все это сам.

Мой дружок, мой дружок,

Я по тебе скучаю.

К тому времени как песня кончилась, Сидда почти смирилась с мыслью о том, что ее лицо на всех свадебных фотографиях будет изуродовано черными потеками туши: никакая косметика не выдержит такого количества слез. И когда незаметно подошедший сзади отец вручил ей платок, она благодарно улыбнулась.

— Когда я вчера вечером отправился спать, твоя мама и остальные все еще репетировали, — сообщил он.

— Спасибо за то, что вырастил эти подсолнечники, папа, — прошептала Сидда.

— Знаешь, это мой второй урожай за год. Не знаю, что это на меня нашло! Сажать подсолнечники в конце лета! Представляешь, как надо мной насмехались? Растить цветы после того, как мои поля хлопка тянулись едва ли не до входной двери! Но тогда все было по-другому: нужно было кормить и одевать четверых детей, покупать им машины, посылать в колледжи. Теперь же у меня появилась возможность растить то, что хочется. И все же я рад, что вы с Коном приехали, и теперь вроде бы эти подсолнечники имеют полное право тут находиться. По крайней мере никто не посчитает, что у меня крыша поехала. Нужно же как-то сохранять лицо!

Сидда протянула руку и осторожно смахнула слезу с отцовской щеки.

— Я люблю тебя, папочка.

— Надеюсь, твой брак будет счастливым, куколка. Может, теперь наша семья будет больше походить на настоящую, если понимаешь, о чем я.

— Да, папочка, — кивнула Сидда, беря отца под руку. — Понимаю.

— Не считаете, что сейчас отцу самое время потанцевать с дочерью? — спросила Виви, подходя к ним и целуя сначала Сидду, потом мужа. — По-моему, американской семье необходимо как можно больше танцевать, не находите?

Сидда с улыбкой посмотрела на родителей.

— Думаю, ты права, мама. Мало того, этот пункт следует включить в президентскую программу.

И когда музыканты опять взялись за инструменты, Виви сжала ладонями лицо Сидды и снова поцеловала. Потом, вложив ладонь дочери в руку мужа, подтолкнула их к танцевальной площадке.

— Потрясите хвостиками, мивочки! Покажите им всем! Постучите каблуками! — наказала она, прежде чем отправиться на поиски я-я. И скоро все четверо закружились в танце так лихо, что юбки развевались. Глаза подруг сияли.

После того как был разрезан свадебный торт, испеченный Вилеттой и украшенный, как на Хэллоуин, ее дочерью Перл, все снова пустились в пляс. И хотя было уже поздновато и малыши засыпали на ходу, никто не хотел уезжать с плантации Пекан-Гроув. Никто не хотел окончания праздника. Поэтому все остались и танцевали. Вальсировали, дергались, виляли бедрами, плясали кейджанский тустеп, джиттербаг, фокстрот и буги. До упаду. До потери сознания.

Со своего привычного места на рожке полумесяца Пресвятая Владычица смотрела вниз и улыбалась своим несовершенным детям. Ангелы, служившие ей этой ночью, ощущали непривычное желание оказаться в людском обличье, пусть и на несколько минут. Им хотелось вертеться в рок-н-ролле, испытать истинно человеческое чувство восхищения идеальной ночью, посланной в отнюдь не идеальный мир. Хотелось попробовать на вкус соль собственных слез, как Сидда, как Виви и, по правде говоря, как почти все, кто был в Пекан-Гроув в ту ночь, когда Сидда Уокер выходила замуж за Коннора Макгилла.