Боже, Божена! - [38]

Всякое право возникает как привилегия, то есть право частное. Жила бы я тысячу лет назад, была бы феодалом. Построила бы замок и посылала бы в жопу всех, включая короля.

Если бы таких, как я, было много, то загнали бы мы монарха под скирду и заставили бы подписать Великую хартию вольностей, а со временем Великая хартия вольностей превратилась бы в Декларацию о правах человека – как оно и было в реальной истории.

Но нас, таких Божен, слишком мало, и загнать монарха под скирду трудно. Было бы в России десять тысяч Божен и пятнадцать тысяч Навальных, жизнь стала бы совершенно другой.

Однако же мечтать – пустое дело: надо шевелиться, не пропускать через себя ни грамма унижения, ни на йоту не поступаться тем, что тебе положено по закону страны, ну и нравственному закону (по идее они должны совпадать).

Но так считают далеко не все. В чем дело? В общем фатализме русского народа? В запуганности? В тяжком наследии прошлого? Да у какой страны нет тяжкого наследия, есть еще и похлеще, чем наше. Но в других странах почему-то не так: там тюрьмы и прочие ништяки кровавых режимов не нагнули народ на много веков вперед, а у нас – нагнули. Было время подняться с колен-то, было! Уже два поколения спокойненько живут без Сталина – а вытирать ноги о себя позволяют, да еще и с радостью, ссылаясь на «особый путь».

Иногда начинает казаться, что не последнюю роль в этом играет засилье любителей котлет. Про «любителей котлет» мне сто лет назад рассказал Виктор Шендерович. Дело было в ресторане на Патриках. Встретились случайно, решили выпить чаю. И слово за слово – рассказываю ему, как недавно летала в Лондон. Лечу я, значит, в обожаемый город ненавистным экономом. Первый канал закупил мне VIP-зал (я тогда собиралась у них вести передачу под названием «Жесть»). И если покупаешь этот зал, то неудобства эконома хоть как-то скрашиваются, – тех, кто потратился на «вип», регистрируют на удобный первый ряд, который сразу за бизнесом. И там, соответственно, как в бизнесе, можно ноги вытянуть. Этот блатной ряд явно удобнее всех остальных.

И вот прямо перед взлетом подходит ко мне какая-то тетка. И спрашивает, показывая на свой неудобный второй ряд с другого бока самолета: «Девушка, а вы с нами местами не поменяетесь? А то там у соседей ребенок так орет…»

Вылить ей на голову чай я не могу, – самолет еще не взлетел, не наливают. Дать в пятачину? – Так за мордобой на борту могут высадить. Конечно, по-хорошему, надо было смешать ее с ковролином. Но в тот раз пришлось ограничиться минимумом. «Пошла отсюда на ***, – говорю, – животное».

И вот, значит, рассказываю эту историю Шендеровичу. «Ну что ж, человек очень любит котлеты», – пожимает плечами он. «Ты, конечно, не знаешь этой истории? Это мой дедушка рассказывал. Он был скрипачом одного из театров. И вот их оркестр эвакуировали в Самару. (Или в Уфу, могу врать детали. – Прим. автора). Продовольствие только по карточкам. Война. Голодуха. На Новый год решили скинуться праздничной «дачкой» – фаршем, сделать каждому по котлетке и выложить их на общее блюдо, чтобы хоть чуть-чуть походило на новогодний стол. И вот один тромбонист, еще до звона курантов, подходит к блюду, садится рядом. И берет котлету. Оркестранты покосились, ну, думают, ладно, – не выдержал человек. Прожевав свою долю, тромбонист берет вторую котлету, и на глазах у изумленной публики ее съедает. Каждому, напоминаю, причиталось по одной. От этой наглости все теряют дар речи. Съев вторую, он тянется к третьей. И тут общественность выходит из коматозного оцепенения. «Молодой человек, – говорит дедушка Шендеровича, – что вы делаете?!!!» – «Ой, – отдергивает руку тромбонист, – простите ради бога. Просто понимаете, я очень люблю котлеты».

Этот текст я пишу вечером. Сижу в кафешке. За соседним столиком – типичный котлетолюб. У него громкий и очень неприятный рингтон мобильника. Мобильник лежит прямо около него. Но пока котлетолюб не прожует свой кусок, он мобильник не возьмет. Пусть себе орет и мешает другим. Пусть вам всем будет плохо, а ему самому с собой очень хорошо, как говорила моя тетка. Обратите внимание: самые громкие и отвратительные рингтоны как раз у котлетолюбов. У тех, кому глубоко плевать на окружающих.

Лично я всегда отключаю звонок в поездах, тихих кафе и маленьких помещениях – иначе меня еврейский гилт, как говорит мой друг, заест. Его самого, кстати, еврейский гилт заедает регулярно. А у моей бывшей ближайшей подруги звонок на старом еще телефоне был резким, громким, заставляющим вздрагивать. И она очень любила посидеть со мной в ресторане и потрепаться. И когда ее «моторола» надрывалась, она ее не брала – ну, чтобы не мешало процессу трепа. Окружающие нервно дергались, оборачивались. Но ее небеса наградили уникальным даром – отсутствием гилта. (Ну, и совести, до кучи, но кто ей считает.)

«Слушай, – говорю как-то раз, – ты не могла бы или взять трубку, или поставить нормальный человеческий звонок?»

«Мааааасечка, – воркует подруга, – это жеж мне подарили, я не знаю, как это делается…»

Позвонить в сервис, попросить шофера или помощника по дому ей лень. И я сколько раз наблюдала за этим, – ей реально не стыдно, не неловко, не неудобно. Как писал Огден Нэш, для счастья нужна либо чистая совесть, либо чистое отсутствие совести.