Бояре, отроки, дружины - [178]

Эта картина «любви» князя и окружающих его людей настолько прочно вошла в сознание историков, что даже самые тонкие и серьёзные из них – такие, например, как А. Е. Пресняков – не задумывались по поводу того, стоит ли буквально воспринимать эти упоминания. Между тем, недоверие должен возбуждать один тот факт, что эта картина практически в тех же чертах повторяется под пером разных авторов и в известиях о Владимире Святом, правившем в Киеве в конце X– начале XI в., и в известиях о Васильке, жившем в первой половине XIII в. Неужели в отношениях князя и его людей ничего не изменилось за два с лишним столетия?

Очевидно, эта картина – просто некий образ, и совершенно другой вопрос, который должен решаться отдельно, – что в реальности стояло за этим образом (литературные или фольклорные шаблоны, идеология, стереотипы поведения и т. д.). Но в любом случае ясно, что слова некролога о боярах Василька– это не более чем метафора. Бояре эпохи перед монгольским нашествием имели свои владения и имущества, располагали зависимыми людьми, в том числе вооружёнными, и им совершенно незачем было питаться княжеским хлебом и пить из его чаши. Сложнее, вероятно, с рассказом о серебряных ложках для «дружины» Владимира, но и в нём, как показывают специальные исследования, присутствуют явные фольклорно-поэтические черты, в том числе, возможно, очень далёкие по происхождению от той среды, к которой они применены[1109]. Современные учёные, пытаясь уловить в рассказе какие-то отголоски реальности, тоже видят в нём скорее символическое содержание, весьма условно отразившее эту реальность[1110].

Один из главных выводов данного исследования сводится к тому, что общество эпохи князя Владимира представляло собой сложную и в то же время цельную иерархичную систему, совсем не похожую на модели, которые исходят из представлений, распространённых в науке XIX в., о неких «бродячих дружинах», скользящих по поверхности «земской» или «родоплеменной» «толщи народной». Хотя о слоях этого общества нельзя говорить как о сословиях в полном смысле слова, но некоторые из них – прежде всего, знать – уже в XI в. обрели устойчивость и обособленность, пусть даже пока большей частью de facto, а не de jure.

Термин дружина, если отталкиваться от принятого в мировой исторической науке словоупотребления и сравнительно-исторических аналогий, подходит скорее для обозначения архаических военизированных объединений в до– и предгосударственную эпоху, в которых иерархические отношения лишь намечались, но ещё не стабилизировались. Он может использоваться ещё в словосочетании «большая дружина», указывая на специфическую форму военной организации, которая выросла из древних «частных» или «домашних» дружин, но приобрела особые черты в условиях раннегосударственных «трибутарных» отношений. В данной работе доказывалось, что корпусы военных слуг на содержании правителя были распространены в разных регионах средневековой Европы. Гридь был специальным terminus technicus, который использовался для их обозначения в Древней Руси.

Отказ от понятия дружина в западной литературе и, напротив, взгляд на дружину в русскоязычной историографии как на какую-то организацию, охватывающую то ли весь «господствующий класс», то ли всё «сословие» знати, – это две крайности.

С одной стороны, это понятие, как выясняется, сохраняет значение как рабочий инструмент. С его помощью можно удобно и понятно описать такое явление, как «большая дружина» (хотя, разумеется, с определёнными уточнениями и разъяснениями). Принимая во внимание это явление, можно понять ту эволюцию, которую претерпевает архаическая дружина в условиях становления властно-иерархических структур, и снять многие недоумения современных историков, которые, конечно, вправе брать в кавычки слово Gefolgschaft, но не могут объяснить миграцией литературных топосов бросающиеся в глаза аналогии между тацитовским описанием comítatus и многочисленными данными из истории средневековой Европы о воинах на службе всякого рода знатных и выдающихся людей.

С другой стороны, на примерах тацитовского comítatus или корпусов воинов-профессионалов в странах северной, центральной и восточной Европы в X–XI вв. также видно, что речь идёт о вполне определённых институтах и социальных формах, с ясными очертаниями и границами. Нет оснований расширять понятие дружины, включая в него вообще всю знать, вообще всех людей на службе правителя и т. д., и превращать его в универсально-генерализующий Grundbegriff («базовое понятие»). Институт дружины занимал своё место в общественном строе политий «варварской Европы», и на определённом этапе их развития он, уже в сильно трансформированном виде, получил весьма существенные вес и значение в форме «большой дружины», но на этом его историческая роль в общем-то закончилась, и преувеличивать её не стоит.

Таким образом, чтобы получить более ясное представление об элите древнерусского государства, приходится не столько следовать летописным упоминаниям «дружины», сколько обращать внимание на более точные термины – бояре, гридь, купцы, старцы