Бояре, отроки, дружины - [171]

Собственные («классовые») интересы, вассально-договорные отношения с князьями – эти черты подразумевают определённую обособленность боярства как социальной группы. Вряд ли можно говорить об этой группе как о сословии в собственном (классическом) смысле слова, так как принадлежность к ней, а также права и привилегии её членов не были определены и письменно закреплены в нормативном порядке (законодательно). Солидарность интересов членов этой группы проявлялась лишь в кризисные моменты, когда речь заходила о сугубо материально-практических вопросах. Боярский статус определялся фактическим состоянием человека, которое оценивалось по ряду признаков. К сожалению, у нас слишком мало данных, чтобы судить о том, как можно было приобрести этот статус, но судя по всему, правила и ограничения диктовались здесь только общепринятыми («обычноправовыми») воззрениями и конкретными обстоятельствами, среди которых важнейшим была реальная власть, бывшая в распоряжении соответствующего лица. Всё это, в общем, соответствует положению знати в раннесредневековых государствах Европы, которая составляла особый слой, но не была ещё сословием.

О численности боярства в домонгольское время

История средневековой Руси с демографической точки зрения исследовалась слабо и недостаточно. В частности, в литературе можно встретить сколь различные, столь и малообоснованные суждения о численности населения в целом и отдельных слоев древнерусского общества. Были попытки определить численность людей, составлявших княжеские «дружины» или «дворы», то есть всех вместе людей, находившихся на княжеской службе, в XII–XV вв.[1080] Они основывались на более или менее случайных данных, в основном, из летописных сообщений о составе войск, участвовавших в той или иной битве. Но из этих указаний о тысячах, а иногда десятков и даже сотен тысяч воинов, задействованных в каких-либо военных кампаниях, трудно вычислить, сколько людей составляли знать и военные слуги, а сколько – остальные слои и группы. И вообще, такого рода данные в нарративных источниках редко когда можно рассматривать как достоверные и надёжные. Приводимые цифры чаще всего сильно преувеличены или преуменьшены, да и просто представляют собой абстрактно-риторические упражнения[1081].

Между тем, некоторые более надёжные сведения (хотя, конечно, далеко не точные и исчерпывающие) в источниках всё же имеются. Они происходят из времени с X до XIV вв. и далеко выходят за хронологические рамки данного исследования. Но с их помощью можно представить и ситуацию именно в X–XI вв. С другой стороны, некоторые важные данные для подсчёта численности групп, выдающихся в военном и политическом планах, на Руси в эту эпоху были получены в ходе настоящего исследования. Обобщение этих сведений было бы здесь уместным и небесполезным.

Некоторые данные из источников, относящихся к древнейшему времени, не говорят прямо о боярстве, но с их помощью можно составить некоторое представление и о его численности. Речь идёт не о точных цифрах, а скорее о некоторых параметрах, от которых можно отталкиваться в дальнейших рассуждениях.

Можно указать на сообщение древних арабских писателей о количестве людей, которые ходили в полюдье. Это сообщение, восходящее, вероятно, к сочинениям IX в., сохранилось в труде персидского историка середины XI в. Гардизи. Приводя сведения о разных народах, Гардизи пишет и о руси, и, среди прочего, рассказывает о них следующее: «Всегда 100–200 из них (руси – П. С.) ходят к славянам и насильно берут с них на своё содержание, пока там находятся»[1082]. Несмотря на краткость этого сообщения, А. П. Новосельцев увидел в нём – и совершенно справедливо – свидетельство о полюдье[1083].

Сто или двести человек в полюдье, о которых упоминает Гардизи, – это число близко к цифре «дружинников царярусов», которую называет ибн Фадлан (400 человек), и приблизительно соответствует количеству «гридей» Ярослава, которое было вычислено в главе III по известию начальной летописи под 6522 (1014) г. Это соответствие было бы соблазнительно объяснить мыслью о содержании княжеских военных слуг в полюдье, примерно в том духе, как рассуждал в своё время М. Д. Присёлков[1084]. Действительно, если киевские князья (а вероятно, и другие «архонты росов») в X в. и держали у себя на службе неких военных слуг, то полюдье было бы наиболее естественным способом их «прокормления». В таком случае большинство той «дружины», которая заставила Игоря отобрать древлянскую дань у Свенельда, должны были составлять как раз те люди, о которых позднее летопись сообщает под именем гридь. Однако надо учитывать, что с Игорем были и такие «мужи», которые имели, подобно Свенельду, собственных слуг (отроков) и обладали более или менее самостоятельным положением.

Кроме того, какой бы естественной ни казалась мысль Присёлкова, всё-таки в XI в. гриди содержались, судя по всему, преимущественно прямыми денежными выплатами. В XI в. эти люди – военные слуги князя – выделились в специальную категорию, отдельную от бояр и городской верхушки. Эта ситуация предполагает довольно развитые «коммерциализацию» отношений князя и его людей и, с другой стороны, дифференциацию среди этих людей, которые трудно предполагать для более раннего времени. Из сообщений Константина Багрянородного и летописи следует, что в полюдье ходили и сами «архонты», и их слуги, и самостоятельные «мужи», признававшие их власть, со своими слугами. Доходы, полученные от сбора дани, делились более или менее уравнительно (ср. недовольство «дружины» обогащением Свенельда). В этой системе разница между более выдающимися «княжими мужами» типа Свенельда, составившими позднее боярство, и рядовыми, которые составили позднее гридь, а частично, может быть, и городских «нарочитых мужей», ещё не обозначилась достаточно резко и ясно. Но сам по себе факт, что независимые данные говорят приблизительно об одной и той же численности людей, прямо связанных с князем в материальном отношении (будь то «кормление» в полюдье или жалованье), свидетельствует о несомненной преемственности принципов социально-экономической организации в государстве руси в течение X–XI вв.